Виктор Тимофеев. Чёткий баланс неведомого
Разговор с родившимся в Риге и живущим с 12 лет в Нью-Йорке художником, чья ближайшая экспозиция открывается в июне в Вильнюсе
Виктор Тимофеев родился в Риге, потом вместе со своими родителями ещё подростком переехал в Нью-Йорк, это была середина 1990-х, встроиться в местную среду, в том числе в школе, было не так-то просто. Но у Виктора было что-то, что стирало барьеры предвзятости и помогало ему не просто выжить, а жить с целью и удовольствием, – скейтборд. Он носился по Нью-Йорку и узнавал город и ближайшие окрестности в движении и балансе – тела и доски, изменений пути и своей реакции на эти изменения. Кажется, «баланс» – до сих пор самое важное для него слово, за наш разговор он употребил его раза четыре.
Godflower 7. 2019. Пастельная мураль в Drawing Room, Лондон. Часть групповой экспозиции «Modern Nature», куратор – Кэтрин Стаут
Но тогда его траектория неожиданно изменилась. Он уже поступил в колледж Хантера и собирался заниматься программированием и информатикой как чем-то нужным, но второстепенным по отношению к скейтборду. И тут случилось непредвиденное: «Я получил довольно тяжёлую травму, из-за которой спящее аутоиммунное состояние вспыхнуло без вероятности скорого выздоровления. От скейтборда надо было отказаться. Я занялся искусством как инструментом терапии, как чем-то, во что можно "впасть", подчинив этому своё расписание, чем-то, что облегчило мой побег во вторичный, внутренний мир», – рассказывал Виктор в 2018 году в интервью Зане Онцкуле.
Началось с изучения истории искусств в том же самом колледже Хантера, потом Виктор стал рисовать сам, получил степень бакалавра в 2008 году, за магистерской он отправился в 2009-м в Европу, где сменил несколько программ, пока не нашёл действительно подходящую – в роттердамском Институте Пита Цварта (2015–2017). Вообще, кажется, ему всегда был важен баланс (!) европейского и американского опыта. Первые его персональные выставки проходили в Европе, в том числе в Латвии, где он быстро заслужил признание и стал восприниматься «своим», сотрудничая с Латвийским центром современного искусства, центром kim? и галереей «427». Но Виктор немало выставлялся и Великобритании, а последние выставки прошли у него в Нью-Йорке (DOG в Interstate Projects) и Праге (God Objects в Karlin Studios). Ближайший новый проект – участие в открывающейся в начале июня 14-й Балтийской триеннале (кураторы – Валентинас Климаушкас и Жоау Лайя) и связанная с этим экспозиция в вильнюсском Центре современного искусства.
Фрагмент инсталляции проекта Proxyah v1 в центре современного искусства kim? (Рига, 2018)
В своих работах Виктор задействует самые разные медиа – от рисунков и картин до видео и компьютерных игр. С их помощью он строит и населяет миры, «изобилующие аллегорическими значениями, которые остаются за пределами досягаемости», как пишет о его работах критик Розанна Маклахлин в недавно вышедшем в лондонском Phaidon издании «Vitamin D3», посвящённом современному рисунку. Но недосягаемость тут отнюдь не самоцель, Виктора совсем не прельщает позиция всезнающего создателя, запутывающего зрителя, скорее ему интересны проекты, в которых горизонт неведомого раскрывается и перед ним самим. Он строит миры, способные удивлять и своего создателя. Тут важна тщательно запрограммированная непредсказуемость или осознанное стремление «потерять контроль». «С этим у меня иногда возникают проблемы. Это огромное противоречие, потому что я пытаюсь контролировать то, как я теряю контроль. Я составляю списки всевозможных способов потерять контроль. Но я пробую найти способы справиться и с этой своей особенностью, удаляя файлы проектов, чтобы предотвратить будущие версии, или бросая монетку», – признавался в 2018-м Виктор.
В 2021-м мы говорим с ним онлайн, из разных точек мира, Риги и Нью-Йорка, за спиной Виктора видна его студия, а в какой-то момент Виктор разворачивает камеру, чтобы показать стену перед собой. Кто бы ни придумал эту странную игру, в которой два индивидуума общаются с помощью целой системы технических устройств и из разных часовых поясов, наш разговор начинается.
Виктор Тимофеев на выставке в James Gallery в Нью-Йорке, организованной Латвийским центром современного искусства в 2019 году как часть проекта «Переносные пейзажи» . Фото: Latvian Centre for Contemporary Art–LCCA
Сейчас в Нью-Йорке…
Одиннадцать часов утра.
А во сколько ты обычно встаёшь?
Часов в шесть-семь, обычно в семь.
То есть ты скорее жаворонок по жизни?
Может быть, но я недавно стал так вставать – с утра работается легче. Мне нравится начать что-то делать, пока все ещё спят.
А к тебе и идеи легче приходят с утра или ты утром реализуешь то, что придумал вечером?
В последнее время я во сне решаю какие-то проблемы, получается так. Бывают сны очень странные. Но если я над чем-то напряжённо думаю, не могу решить, если какая-то идея не складывается, то я стараюсь подумать о ней перед тем, как засыпаю. И порой получается, что во сне я её решаю. И потом утром хочется сразу это попробовать…
Ты в своей жизни довольно много перемещался, жил и в Европе, и в Америке. Насколько тебе важна окружающая среда? Или ты всюду носишь с собой свой внутренний мир, вот эти вопросы, которые ты решаешь… и окружающая среда менее важна?
Да, я переезжал не один раз. Когда я перебираюсь в новое место, у меня есть ощущение, что мне надо первым делом обустроить своё пространство – стол, все свои принадлежности, фотографии того, что мне сейчас интересно, или какие-то наброски идей развесить над столом… Я тебе сейчас могу показать (разворачивает камеру и показывает стену над рабочим столом, всю увешанную снимками и эскизами). Вот так это примерно выглядит. Так что внутренний мир, наверное, не очень меняется от переездов, может быть, просто «растёт».
Сколько тебе было лет, когда ты с родителями переехал в США?
Мне было 12 лет. У меня, конечно, выбора не было – такой возраст… Пару лет после этого я приезжал обратно – повидаться с бабушкой и дедушкой. Потом их не стало, и, хотя у меня ещё были там родственники, я сделал паузу и какое-то время в Ригу не ездил. Город как будто стал частью прошлого, чем-то связанным скорее с опытом моих родителей, чем моим. Я опять стал возвращаться сюда, только когда уже начал жить в Берлине, потому что нашёл в столице Германии такое маленькое сообщество, что-то вроде латышского культурного клуба. И мне было интересно поддерживать знание латышского, потому что с родителями я говорю на русском, но эту часть себя – мой дедушка был полковником, пограничником (robežsargs), когда Латвия в начале 90-х снова стала неазвисимой, да и в школу я ходил латышскую – мне было важно не потерять. И вот, когда я уже начал жить в Берлине и мне было 22 года, у меня появился круг друзей, которым были интересны те же вещи, что и мне. С Каспарсом Грошевсом я познакомился в интернете, мы обменялись музыкой, которую делаем, начали переписываться. И потом встретились в Риге и записали вместе альбом у него дома. А первую выставку здесь мне помог устроить мой друг Янис Авотиньш вместе с куратором Ингой Штеймане.
Фрагмент экспозиции DOG в Interstate Projects. Нью-Йорк, 2021
Exit Stage Right. 2021. Мураль на стене, пастель 
Мне кажется, что для тебя очень важно урбанистическое, архитектурное пространство, которое ты переосмысливаешь в своих работах. Насколько в этом смысле на тебя повлияла Рига, твоё детство и отрочество здесь? Какие-то здешние черты, какие-то специфические городские структуры на тебя оказали воздействие или ты всё это открыл заново, когда приехал сюда снова уже после двадцати?
Я сам часто об этом думаю… Моя память Риги, память Пурвциемса, Золитуде – часть моего внутреннего мира. Но ведь когда я переехал в Нью-Йорк, я абсолютно не думал про занятия искусством. Всё, чего я хотел, это кататься на скейтборде. Только потом, когда я начал изучать историю искусства и архитектуры, в том числе и Советского Союза, и Латвии, у меня в голове, конечно, всплыли все эти здания, в которых или рядом с которыми я вырос. Мне было очень легко в это войти, но уже на другом уровне.
И когда мои интересы сложились, вернуться оказалось очень интересно – как будто всё переосмыслить. И не обязательно архитектуру – мне было очень интересно походить по Бикерниекскому лесу и встретить деревья, которые я помнил и не видел десять лет, пройти по тропинкам, которые всё ещё там были, на своём месте.
Здесь ещё важен язык – мой латышский остался на уровне, на котором я знал его в школе или разговаривал со своим дедушкой. И когда я начал здесь своё общение с арт-институциями и галереями, мне очень хотелось, чтобы оно шло на латышском. Но иногда это не выходило, потому что я «звучал как ребёнок» и сам это понимал. Мне надо было найти баланс: как сохранить свой принцип – коммуницировать именно на латышском – и объяснить при этом, что я хочу сделать. Я перескакивал с языка на язык, кураторы сначала писали мне на английском, но я отвечал на латышском. При этом я понимал в живом общении, что некоторых слов у меня просто нет, я их не знаю, или что я говорю с акцентом. И это как-то влияло и на мои работы.
Когда я делал свою первую экспозицию Proxyah v1 в kim?, я хотел написать текст про компьютерную игру, которую там выставлял. Изначально я хотел сделать его на латышском, но в то же время что-то написать и по-русски, а с другой стороны, важно было не потерять и международную аудиторию. И тогда я решил написать всю эту инструкцию не словами, а символами. Которые в конце концов никто не мог понять…
Инструкция к экспозиции God Objects в Karlin Studios. Прага, 2020
Инструкция стала ещё большей загадкой, чем сама игра?
Да, именно потому, что она была написана довольно запутанными символами. И мне было интересно, что работа осталась просто визуальной. Мне вообще кажется важным описывать вещи, находя возможности не использовать при этом язык. Может быть, потому что я чувствую себя разделённым на разные части в языковом смысле, хотя в основном имею дело, конечно, с английским.
Наверное, поэтому тебе интересно работать и с алфавитом, тоже превращая его в «чистую» символику?
Конечно! Когда я использовал эти символы в kim?, то я их всё-таки сам придумал, я их понимал, и в этом была какая-то иерархия – я знал что-то, чего публика не знала. И мне это не совсем нравилось. Хотелось придумать систему, в которой и я бы чего-то не понимал – вместе с моей аудиторией. И я сделал такую систему, где всё меняется, модифицируется без меня. Я не понимаю и не узнаю эти буквы так же, как и зрители.
Я использовал классический латинский алфавит, но, когда буквы, их части начинают модифицироваться, они вдруг становятся похожи на кириллицу или на какие-то восточные буквы или иероглифы. Но при этом они – что-то совершенно другое.
Фрагмент экспозиции God Objects в Karlin Studios. Прага, 2020
У тебя есть и часы с алфавитом…
Я сделал эти часы, потому что в созданной мной системе все буквы меняются во времени, есть скорость, на которой меняется каждая. С буквами это происходит по очереди, сначала меняется А, потом B, с другой стороны, в определённый момент буквы начинают обмениваться своими частями. Часть А переходит в М и наоборот. Так как всё это происходит во временной координате, появились и эти часы с 26 буквами. Зритель, когда смотрит, что-то не понимает (буквы), но общий имидж считывает (часы).
Фрагмент экспозиции God Objects в Karlin Studios. Прага, 2020
Возникает ощущение и потерянности во времени, которая наслаивается на несчитываемость символов. Двойная турбулентность, двойная туманность…
Да, хотя я надеюсь, что это не слишком туманная работа, в которой вообще всё непонятно и не возникает интереса что-то для себя прояснить. Я хотел бы, чтобы зритель заинтересовался тем, что там происходит, и начал в это «въезжать». Эти часы перезагружаются, делают полный reset каждые пять минут. Если ты находишься в этом пространстве и смотришь, что происходит, то через пять минут всё «обнуляется», изменения букв «стираются», и начинается всё сначала. Для меня это был эксперимент – первый раз, когда мне хотелось наглядно продемонстрировать сам процесс. И когда начинается новый «заход», создаются новые уникальные символы, потому что это не зацикленное видео, а программа, построенная по random-принципу.
Мне была важна эта длительность – пять минут. Я думал, что примерно столько человек проводит у работы. Конечно, кто-то может пробежать всё и за 30 секунд. Но поэтому я добавил и рисунки, чтобы, пока человек их рассматривает, прошло примерно это время, прозвучал сигнал, и система вернулась к изначальному состоянию. Так становится видимой, наглядной сама суть изменений.
Фрагмент экспозиции God Room в Alyssa Davis Gallery. Нью-Йорк, 2018
Тема языка, алфавита, считываемости/несчитываемости упирается так или иначе и в библейские мотивы, в сюжет с Вавилонской башней и возникновением множества взаимонепроницаемых языков по божественной воле. В то же время и в названиях твоих экспозиций, проектов последнего времени повторяется слово «Бог».
Да, есть такой мотив. Первая выставка, на которой я стал играться с этим словом (God Room в Alyssa Davis Gallery), прошла в Нью-Йорке в 2018-м. Там было два экрана, и на одном из них был текст про выставку, написанный как раз меняющимся алфавитом. Но сам этот алфавит как ключ к загадке был выставлен в другой комнате. Чтобы прочитать текст, надо было бегать туда и сюда: ты видел символ, бежал в другое пространство, там узнавал, что это буква «а», потом шёл обратно… И пока ты бегал туда-сюда, сам алфавит уже успевал поменяться. Там, где находился ответ к загадке – этот самый алфавит, – стоял огромный стол (вот тот же самый стол, за которым я сейчас сижу). Мне нравилась эта иерархия с ответом и загадкой: человек, который сидел за этим столом, – у него был ответ, но не было самой загадки. А у того, кто в другой комнате, была загадка, но не было ответа. Для меня в этой структуре было что-то божественное. Так появился этот мотив, и я начал с этим играться. Потому что в нашем мире это огромная тема, самая большая, может быть, тема в мире… (Смеётся.)
В компьютерном программировании есть такое понятие god object – это объект, который знает слишком много. И это считается ошибкой в программировании – создать такой объект, который знает обо всём в программе. Это понятие и стало названием следующего проекта на эту тему – выставки в Праге. А для названия самой последней экспозиции я буквы GOD поменял на DOG.
Для тебя важна и тема компьютерного программирования и игр, и когда ты создаёшь эти игры, ты так или иначе попадаешь в эту позицию божественной силы, некоего сверхразума, god-dog…
Да, даже буквально, если в каких-то играх ты не хочешь проходить все уровни как полагается, не хочешь «умирать», ты можешь включить god mode. В 2017 году я выставлял в kim? работу Four Characters In Search of A Random Exit, где были четыре компьютерных человечка, и там было два экрана – на одном мы видели этих человечком сверху, как бы с точки зрения некоего Бога, а на другом – наблюдали то, что видели сами эти человечки, их реальность. Мне было интересно создать такой разговор, между objectivity и subjectivity.
А сам ты не задумываешься – не находишься ли и ты в запрограммированной кем-то игре?
Конечно, это вполне общеизвестная мысль или ощущение. Как будто у тебя нет никакого контроля над своей жизнью… Но я стараюсь все такие мысли вложить в свои работы.
А как ты выбираешь медиа для своих проектов? Интерес к ним идёт какими-то волнами или всё происходит одновременно и тебя интересует сразу всё?
Когда-то я учился на программиста в колледже, хотя как-то серьёзно в тот момент об этом не задумывался. Потому что тогда главное было кататься на скейте. Но получилось так, что я упал довольно сильно и вообще стали появляться проблемы со здоровьем, и мне надо было перестать кататься на доске и пройти операцию. В общем, было понятно, что заниматься скейтом я больше не смогу. Надо было найти что-то на замену, что-то, что могло бы меня захватить так же сильно. И так я нашёл для себя историю искусства, меня стали интересовать разные мрачные картины – Густав Климт, Эгон Шиле, экспрессионизм. Потом я начал рисовать сам, мне нравилось изображать разную архитектуру. Мне было очень интересно создавать на бумаге иллюзию некоего пространства.
А ещё через какое-то время мне показалось интересным вернуться к программированию, мне было 26 лет, я начал работать с галереей в Лондоне, и они от меня ждали столько-то картин, столько-то рисунков. Казалось, что всё: я сложился, и никаких экспериментов больше не будет, я буду продолжать делать то же самое. Мне это не понравилось. И тогда я нашёл для себя мир game engines – мир, где я могу найти свою логику, свой звук. Галерею, с которой я работал, это не настолько заинтересовало, как меня самого, и ещё по нескольким дополнительным причинам мы прекратили наши отношения. Тем временем я пробовал что-то делать сначала в сети, а потом в 3D, однако спустя какое-то время я понял, что мне не хватает и рисования тоже. Самого этого процесса – работать рукой и без компьютера.
Следующая волна – это уже попытка смешать эти вещи: мир картинок и мир логик и симуляций. Мне хотелось найти баланс между этими медиа, устроить некий разговор между ними. Пока что мне это интересно.
Из проекта Twodom (2018–2019), представленного на групповой выставке
Victorian Basics and Martian Stories (with Martin Kohout) в Levy Delval (Брюссель)
В твоих рисунках, картинах очень много движения этих загадочных красно-синих гуманоидов, которые (при отъезде точки зрения вверх) превращаются чуть ли не в пиксели. Это попытка взглянуть на мир людей как систему, как общество или это какая-то фантазия о будущем?
Эти гуманоиды – для меня новая тема. Для меня это как статистика или точка зрения Бога, если он есть. Смотреть сверху и видеть общество как статистику, как инфографику, как структуру, как систему. Видеть массы людей…
Но это что-то хаотичное или упорядоченное?
Я даже не могу сказать, что именно происходит в этой системе. Но на меня, как и на всех, влияет современная политика. Бывает, что я вижу, как люди разделяются на разные лагеря, разные мнения, группы. Но при этом всё равно существуют вместе. Я также рассматривал общие симбиотические отношения между организмами, например, паразитические и мутуалистические. Эти две конкретные разновидности, по сути, могут оказаться свойственными и миру людей, но есть и другие модели, которые существуют в мире растений и микроорганизмов, а для нас могут показаться абсолютно чуждыми. Мне интересно размышлять об этом в визуальном формате и субъективировать их в моих вымышленных популяциях.
А почему эта дуальность цветовая – красные и синие?
Я от этого немножко отошёл, на последней выставке в Нью-Йорке (DOG) появились уже другие цвета. Вообще до этого я привык работать в чёрно-белой гамме, но хотелось найти какую-то свою палитру, и я пришёл к красному и синему – горячему и холодному, их сосуществованию, их балансу.
Но в прошлом октябре, когда у меня в Нью-Йорке шла предыдущая выставка и одновременно проходили выборы, я почувствовал, что всё можно прочитать именно в таком конкретном политическом контексте. Республиканцы и демократы! И мне очень захотелось от этого избавиться. Так что теперь я ищу новые цвета. Разные цвета я пробую и с алфавитом – там каждая краска указывает на логику произошедшего изменения. И получается предложение, в котором некоторые буквы красные, некоторые жёлтые и так далее. И вот работы, которые выставлены в DOG… там тоже само общество «разноцветное», но я хотел посмотреть на него именно как на предложения, которые были бы написаны также с использованием разных цветов. Так что я начал складывать новую логику.
(AB/AB)/B. 2018. Цветные карандаши, бумага. Рисунок вошёл в публикацию в издании «Vitamin D3»
Твои красные и синие гуманоиды есть и на тех изображениях, которые выбрало издательство Phaidon в своём альбоме «Vitamin D3», посвящённом современному рисунку (там же представлены и работы латвийской художницы Майи Куршевой). Я читал текст, которым они сопроводили твои работы, и там речь идёт о неких «навязчивых пейзажах, наполненных экзистенциальными страхами».
(Смеётся.)
Как ты сам это воспринимаешь?
Я сам к этому тексту никакого отношения не имею…
Да-да, я понимаю…
Если бы у меня был выбор, я бы не хотел, чтобы мои работы воспринимали именно через такую линзу. Но если этот человек так видит, это его точка зрения. Для меня самого это не просто мрачные темы и какой-то мрачный мир, какая-то дистопия…
Мне кажется, твои работы – это, конечно, про жизнь, но это не изображение жизни. Это такая фигуративная абстракция. У меня всё время лезут в голову какие-то литературные ассоциации, Борхес…
Я обожаю, конечно, Борхеса…
Бесконечные библиотеки, загадочные пространства. Понятно, что в этом мире жить невозможно. Но он и создан не для того, чтобы в нём жили.
Это мир разных идей. Как и у Борхеса, который с каждой историей создаёт абсурдный контекст, абсурдную ситуацию. И сама логика этого мира – для меня главное в этих текстах, не что и как он пишет, а как он придумывает. Как он из своей головы и небольших по объёму текстов создаёт абсолютно самодостаточные миры. Которые существуют параллельно с нашим.
The Living Room. Из проекта DOG (2021)
Да, и у этих миров есть своя красота. Которая не стыкуется напрямую с нашим миром, хотя и построена из его элементов. Скажем, как шахматные задачи… Или какие-то совершенные структуры.
Согласен…
Но интересно – в каком пространстве тебе самому лучше думается о таких вещах? Я вот слышал, что ты делал вечеринки на чердаке своего дома, в полной темноте, где люди просто лежали и слушали музыку. Тебе важно стереть этот окружающий мир, чтобы начать думать о чём-то своём?
Знаешь, я начал организовывать такие церемонии или встречи, чтобы создать место, где я могу думать, лежать и слушать музыку без какой-либо визуальной информации. И разделить этот опыт с друзьями. Что-то подобное мы испытываем, когда готовимся уснуть. Но если я лежу на подушке, не на что смотреть и играет специфическая музыка, которая как бы не даёт мне совсем уж перейти в мир снов, я начинаю думать о каких-то своих внутренних вещах. И за час или пару часов у меня появляются какие-то идеи, не обязательно идеи работ каких-то, но какие-то планы, какие-то темы. Я проводил такие церемонии каждый месяц, и это было очень интересно – каждый месяц включаться в этот свой внутренний мир.
С другой стороны, мы почти не слушаем музыку просто так, она всё время идёт как фон для чего-то. И так как меня музыка очень интересует, я хотел также создать контекст, в котором я мог бы в этот момент жить только в музыкальном пространстве. И темнота – отличный способ для этого. Изначальный импульс тут – просто послушать музыку как следует.
Ты ведь в январе выпустил и свой альбом – «Exocursion» (LP) на брюссельском лейбле Futura Resistenza. Может быть, эта ситуация с пандемией и общей замкнутостью помогла тебе его закончить и сформулировать? Или это не так уж связано?
Музыкой я занимаюсь уже много лет. Наверное, столько же, сколько рисованием и искусством. Конечно, мои вещи в этой сфере очень поменялись. И да, в последний год нашлось время этим заняться, многое закончить. Теперь я думаю уже над следующим альбомом.
Как эти две сферы у меня пересекаются, мне сложно самому сказать. Но я себя не считаю таким уж музыкантом, карьеру там я точно не собираюсь делать, да и в свои выставки я эти композиции пока не включал. Просто меня тянет этим заниматься.
Мне показалось, что по стилю мышлению это довольно близкие вещи – то, что ты рисуешь и вообще делаешь в визуальной сфере, и то, что ты сочиняешь в звуке. Я послушал твой альбом… Эта торжественная структурность… Мне кажется, там действительно есть нечто общее.
Я бы хотел, чтобы публика тоже слушала эту музыку в темноте. Эти композиции длятся минут по десять, и трудно слушать их у компьютера, ни на что не отвлекаясь.
А что насчёт структурных параллелей?
Да, альбом весь построен на повторении разных элементов. Я всё это сделал на одной педали. Есть какие-то кусочки, которые повторяются, потом что-то добавляется. И мне было интересно повторять элементы, когда с каждым каким-то небольшим добавлением их смысл меняется.
На один из треков вы сделали совместное видео с финским художником Якко Палласвуо (Jaakko Pallasvuo). Вы рисовали в разных географических пространствах (Хельсинки и Нью-Йорк), но в одном времени и в одном виртуальном space.
Мы занимаемся этим с прошлого сентября. Каждую неделю мы встречаемся в интернете и так рисуем один час. И в time-lapse мы из этих часов уже собрали 40 минут. На опубликованном видео – одна из наших первых проб. Всё это – продолжение одного бесконечного по процессу рисования рисунка.
Раньше мы такими вещами занимались в реальности – рисовали в кафе вместе: делали два рисунка и постоянно менялись. Или в музее в Брюсселе сделали вместе огромную картину. Так что переключиться на виртуальное взаимодействие было достаточно просто.
А насколько период пандемии и локдаунов поменял твой творческий график?
Удивительно, но за это время у меня прошло три персональных выставки. И одна из них была в Чехии – в Праге. Я там не был и всё координировал дистанционно. Всё получилось, но есть странное ощущение, как будто выставки не было. Есть фотографии, друзья там были… Но у меня ощущение, что я это всё придумал. Всё-таки прикольно приезжать самому, видеть пространство, говорить с людьми. Всё это очень влияет на тебя. Сидеть за столом, делать и высылать – всё-таки не очень интересно.
Chat. Трёхканальное специальное программное обеспечение, мебель, модифицированная клавиатура. 2021. Из проекта DOG (2021)
Chat. Трёхканальное специальное программное обеспечение, мебель, модифицированная клавиатура. 2021. Из проекта DOG (2021)
Этим летом ты примешь участие в Балтийской триеннале?
Да, я посылаю туда выставку, которая была в Нью-Йорке и о которой мы уже говорили, – DOG. Сейчас как раз идёт рабочий процесс c CAC Vilnius.
Хорошо, я тогда задам последний вопрос, тоже, возможно, связанный с «божественной» темой. Тебя какое-то время назад очень увлекали микророботы hexbugs. Ты заставлял их двигаться по смоделированным тобой пространствам, ты закольцовывал их траектории. Почему тебе это было любопытно и было ли в этом что-то от твоего уже упомянутого нами в разговоре интереса к точке зрения некоего Бога, или Создателя на миры, возникшие по его желанию?
Мне интересно было, как они двигаются. Я прочитал, что когда они сталкиваются со стеной или каким-то препятствием, они обязательно сворачивают налево или направо. Кстати, это похоже на то, как настоящие тараканы реагируют на опасность – они убегают в рандомизированных направлениях. Когда ты выпускаешь много таких микророботов в комнату или в какое-то специальное небольшое помещение, у них вдруг наблюдается очень интересное поведение. Выглядит так, как будто они на самом деле думают. Как будто у них есть сознание. И мне было интересно понаблюдать, как такие простые правила вдруг превращаются в complicated behaivior. Потом мне стало любопытно этот же процесс сымитировать на компьютере – и так появились у меня работы на эту тему и игра с насекомыми, всё началось с микророботов.
Наверное, тут есть связь с этой божественной темой, потому что когда ты сверху на это смотришь, на эти вроде бы простейшие движения, проявляется что-то странное, какая-то трансформация от самых простейших правил к иному типу поведения. Какой-то проблеск осмысленности.
То есть тебе важна осмысленность в окружающем мире или, может быть, даже вера в некий смысл всего?
Да, причём у религиозной веры и у веры в искусство, в его систему есть что-то общее. Есть какая-то связь в этих темах. Это как будто верить во что-то крайне неосязаемое, вкладывая свою веру в систему, которая сама по себе туманна и неясна, но связана чувством общности и индивидуальной цели. Тебе почти необходимо отвергнуть или проигнорировать какую-то часть реальности, чтобы почувствовать себя так. Но, видимо, в отличие от чистой религиозной преданности, вера в систему искусства ещё и должна постоянно подвергаться сомнению.
