Я же не убиваю людей
Ласма Гоба
Разговор с художником Кристиансом Бректе о его мурале «Посвящение Джемме Скулме»
Идея создать мурал в городской среде у Катрины Яунупе, главы фонда «Mākslai vajag telpu» (Искусству необходимо пространство), возникла летом 2019 года, но тогда ещё не было ясно, что на нём должно быть изображено. В конце того же года после красивой и насыщенной жизни в возрасте 94 лет с нами простилась латвийская художница Джемма Скулме. После ухода Джеммы глава фонда обратилась к художнику Кристиансу Бректе с предложением подумать над идеей создания в городской среде объекта, который стал бы данью уважения легендарной художнице.
Хотя Кристианс Бректе давно известен своими смелыми и провокационными арт-проектами (и острые дискуссии возникли и вокруг образов его новой настенной росписи «Посвящение Джемме Скулме» на рижской улице Акас), меня заинтересовало – было ли и в этот раз стремление спровоцировать существенной частью его творческого подхода.
Я отправилась в мастерскую Кристианса в здании бывшего биологического факультета ЛУ, где мне пришлось прождать около двух часов, потому что художник и его коллеги из ассоциации K+M+B опробовали разные антенны для проекта, вдохновлённого исследованиями известного латвийского парапсихолога Константина Раудиве. Когда мы наконец перешли к разговору, Кристианс разложил на ковре несколько набросков с актами, которые он создал для интерпретации женских моделей Джеммы Скулме, а к ножке стола прислонил уже одобренный эскиз, который теперь можно увидеть на брандмауэре по адресу ул. Акас, 10.
Что это значит – интерпретировать Джемму Скулме и её вклад в латвийское искусство?
Когда Катрина Яунупе предложила создать настенную роспись, посвящённую Джемме Скулме, я сразу понял, что не хочу делать никаких кладбищенских памятников. У меня были очень классные отношения с Джеммой. Когда мы встречались, она со мной кокетничала, а я с ней флиртовал. Она называла меня «греком», и мы всегда о чём-то хихикали. Когда я начал думать о том, как мне интерпретировать Джемму, я понял, что моя работа должна избежать того факта, что она умерла. Я не хотел подчёркивать то, что её больше нет. Я вообще не выношу похороны, хотя на её похоронах я был. И у меня там появилось чувство… Ну, я не говорю, что мы были друзьями, но… Это чувство и легло в основу того, что я хотел создать. Я предложил несколько эскизов. Конечно, мне хотелось, чтобы и юмор присутствовал, но потом я понял, что это может начать перевешивать всё остальное, мне хотелось не допустить такой художественной эгоистичности. На первых рисунках действительно был призыв: «Приходи в музей искусства!», где Джемма обращалась к людям в пропагандистском стиле, потому что она была активна не только в искусстве, но и политически и социально. Она ведь очень много думала и заботилась об обществе. А потом я придумал, как воплотить эту работу, не делая её скучной или подчёркнуто ироничной.
Я спросил себя, как бы мы с ней вместе подошли к этой стене? Что мы могли бы на ней изобразить – вместе? Я думал о ней и о том, что могло бы увлечь нас обоих. Я «прошерстил» её работы и обнаружил, что больше всего мне понравились девушки-модели, рисунки которых она создавала в последние десятилетия, – те, что я видел на выставках Джеммы Скулме «Диалоги» (в Елгавском историко-художественном музее Гедерта Элиаса) и «Джемма Скулме. Её живопись» (в Латвийском национальном художественном музее). За основу для этих моделей она брала детские рисунки своей дочери. Мне очень понравилось, как она интерпретировала эти рисунки. И я тоже начал рисовать этих девушек. В основном это были акты. Сегодня с Ингой Штеймане мы побывали в доме Джеммы в Межапарке – Инга рассказывала мне, какой была Джемма в 1930-е годы, когда она была подростком. Джемме нравилась поп-культура, она даже рисовала комиксы! Так что, я думаю, ей бы даже очень понравилось, как я переосмыслил эту историю. Я сохранил уже привычную для себя эстетику татуировок, которую практиковал в последние годы, создавая собственные рисунки на человеческих телах. Местоположение стены тоже было очень важно. Произведение искусства должно говорить с окружающей средой, локальное даёт нам контекст. В нашем случае это школа. Размышляя о функциях здания, я думал о том, что же на нём следует изобразить. Конечно, из наследия Джеммы стоило взять что-нибудь касающееся детского и школьного возраста. И эти её акты были такие как будто ребячливые, наивные по форме – изначально созданные ребёнком, а потом переосмысленные Джеммой. А теперь и я их интерпретировал. Эти рисунки похожи на те, что бывают в школьных учебниках, – там ведь всегда что-то пририсовано. Рога, например. Это начинается в младших классах – тогда рисуют всякие смешные фигурки, а потом на уроках анатомии к телам людей приделывают огромные гениталии или груди. И по крайней мере в моё время, когда в начале года я получал учебники в наследство от предыдущих учеников, внутри уже был целый кладезь! Было что поизучать. Что ж, это своего рода субкультура школьников, и это нельзя отрицать, это нельзя забывать. Это история, и это контекст.
Как тебе самому кажется – Джемме понравилась бы твоя интерпретация?
Я не знаю. Но мне так кажется. Всё наше общение было таким – я ей нравился. Как я уже сказал, она называла меня «греком», видела во мне интересную модель, а здесь я тоже нарисовал модели. Ей понравилось бы, что я так быстро пришёл к мысли, что стоит взять эти полудетские рисунки, эти акты, эти модели. Мы познакомились с Джеммой, когда я начал работать над своей экспозицией «Хронос», включённой в цикл выставок «#Džemma90» в Летнем доме MVT. Нас тогда объединяло остроумие, мы с ней обменивались шутками, как будто нащупывая контакт, наблюдая за реакциями и ответами друг друга. Мне тогда сразу с ней стало интересно. Когда я общался с ней, она ничего мне не говорила напрямую, но намекала, в какую сторону стоит подумать. Я чувствовал её мудрость, чувствовал, что к ней стоит прислушаться. Так и происходило.
Ты упомянул, что хотел избежать в своей работе эгоистичности. Почему или в каком смысле?
Ай, ну иначе снова бы стали кричать, что «опять Кристианс Бректе что-то ужасное нарисовал!», что я чуть ли не нагородил стену трупов, что там Джемма, может, только фигурально как персона появляется, а так – всё только я да я. Для меня было важно, что это наш – мой и Джеммы – совместный проект. На мурале я использовал её цитату: «Мы как дождевые черви, разрыхляющие почву» – я думаю, это очень важно, потому что вообще вещи, которое она говорила и писала, были по делу, Джемма известна своими многочисленными яркими и сильными высказываниями. И цитата – классный ключ к этой работе, потому что она говорит – если ничего не делать, то ничего и не произойдёт. Нам надо что-то делать, чтобы почва была хорошей и на ней что-то росло. Как будто очень простое высказывание, но сильное по сути. Я хотел включить эти «буквы» в саму работу – они сделаны из неона, и Джемме, мне кажется, как и мне самому, нравился китч. Да, создавая эту работу, я думал о том, что нам обоим могло бы понравиться. Я действительно мог бы воспользоваться каким-то пропагандистским подходом или же сделать отсылку на какие-то плакаты 1970-х годов, но… Вот один такой неудачный пример – это рекламы вакцинации, созданные в пропагандистском стиле. Вышло так себе. Если бы фонд хотел показать Джемму, которая призывает людей думать об искусстве, а правительство – решать проблему отсутствия музея современного искусства, то… Ну, от самой Джеммы там бы ничего не осталось. Она предстала бы там как инструмент, как символ. Она была бы там как будто просто использована. А задача интерпретации интересна тем, что можно избежать ощущения мавзолея – Джемме 100, Джемме 200… В этом нет смысла. Задача интерпретации в первую очередь подталкивает нас работать со временем, в котором мы находимся. Это означает, что нельзя просто ставить лица и старые изображения. Мы живём в 2021 году, и старое нужно рассматривать в современном контексте. Благодаря новому подходу вы можете попробовать сделать так, и, может, это даже вам удастся, чтобы и новый человек познакомился с чем-то из прошлого, уже хорошо известным предыдущим поколениям. Обратит ли внимание теперешняя молодежь, если старые изображения будут просто помещены в городскую среду? Вполне может быть, что не обратит, потому что на данный момент это просто не актуально. Это уже где-то видели, кто-то уже что-то рассказывал… Нет момента открытия. Когда ты сам можешь пойти и рассказать о том, что ты увидел, придумать свою историю, потому что никто другой ещё не успел рассказать её или не сумел подобрать слова. Нам нужно работать с чем-то, что воспринимается мозгом современного человека, современного общества.
И всё же, выбирая эту цитату с дождевыми червями, какое послание ты сам туда вкладывал?
Мне это показалось… чем-то таким достаточно простым. В городской среде не стоит выбирать сложные послания – они должны хорошо считываться. Классно, если появляется ещё и эмоциональное сопереживание. Суперинтеллектуальные сообщения – они только разделяют общество. Нет, я не хочу сказать, что городской зритель глуп – нет, совсем не так, но у людей просто нет времени вникать во всё это. А моё послание… Джемма была очень активна. Очень. Всю жизнь. И люди ей доверяли. Она воспитывалась как личность, как человек, который должен был что-то делать, – ну, в каком-то смысле ей действительно удалось стать червем, успешно разрыхлившим землю. Она была человеком, которому были даны ключи (с точки зрения её воспитания), а затем она открывала одну дверь за другой и шла дальше. И, конечно же, когда я говорю о воспитании, я имею в виду, что её направляли к тому, чтобы делать добро не только для себя себя, но и для общества в целом. Она не просто «разрыхляла» свой садик! Она «взрыхляла» все сады! Ну, ладно, я не говорю, что она взрыхлила какой-то «Великий сад», но важно то, что она своей деятельностью поощряла движение во всём обществе. Вот что существенно в этой цитате.
Чувствовал ли ты какую-то особую ответственность, работая над этой идеей?
Не знаю, ответственность ли это, но… Ну, может, я бы сам выбрал другой эскиз, но ответственность состоит и в том, чтобы вместе договориться, какое изображение появится на стене. Понимаете, если мне ставят такую задачу, то при первой встрече с фондом я, конечно, приношу больше таких, ну, что ли, провокационных работ, и смотрю, что вообще может «пройти». Потому что мне самому вообще не кажется, что в моих работах можно что-то неправильно понять! Когда я создаю работы – подобные этой и всем остальным, – я не думаю, что должен чему-то учить людей. Что нужно всё выложить на блюдечке. Я считаю, что все люди думающие. Я не хочу размещать изображения, на которых всё сказано, разжёвано, например, ты показываешь кулак, и стоит надпись: «Тебе надо вакцинироваться!» Человек сам должен пережить драматизм образа. Не надо делать работы для глупых людей. Плохо так говорить, но, с другой стороны, если мы будем меньше ориентироваться на глупых людей, то и таких людей будет меньше. Это вопрос отношения.
Но если тебе не надо было бы никого убеждать – мог бы ты выставить любую свою работу в городской среде и потом не ощущать дискомфорта? Что она кого-то обидела?
Да, мог бы. Я не хочу ставить в вину госучреждениям или госслужащим то, что они зачастую высматривают что-то ужасное в моих работах, но сам я абсолютно убеждён, что в них есть только то, что и должно быть. Я совершенно не переживаю за то, что сделал. Я терпеть не могу эту опасливость, эту неспособность осмелиться… Латыши способны горы свернуть и многое другое. Я не говорю, что ничего не делается, но очень многое застряло и не двигается с места. Мы очень консервативны. Мы, понимаешь, всё время чуточку дрейфим. Я считаю, что нам нужно быть смелее и искать новые решения – как выделиться среди остального мира с помощью чего-то новаторского, но, безусловно, и того, что обеспечит наше процветание. Возьмём для примера сувениры. Почему мы продаём сувениры, которые не говорят о нашей уникальности? Они такие трафаретные, везде одинаковые и довольно некрасивые. Джемма также рассказывала, что в те же 1980-е заходила в сувенирный магазин в Риге, и эти сувениры были просто ужасны! И они не стали лучше за эти десятилетия. Эту сувенирную тему я и интерпретировал на выставке в первом сезоне цикла «#Džemma90» в Летнем доме MVT. Здесь меня опять могут неправильно понять, будто я утверждаю, что ремесленничество это плохо – нет, совсем нет, но эти сувениры являются абсолютным воспроизведением и лишены оригинальности, дерзости. Надо уметь позволить себе больше. Это означает элементарное развитие. А другая вещь – найти новое применение старому, придать ему новый смысл… Вместо того, чтобы просто использовать латышский фольклор или те же самые латышские знаки, которые обладают символической силой… Ну, не надо их просто вырезать из фанеры и клеить на магниты горячим клеем! Надо перестать производить ради производства. Нет необходимости изготавливать бессмысленные вещи для хранения на полках и для собирания пыли. Если есть традиция – хотя бы та же сувенирная – то лучше подумать о её функции. О её смысле. И я считаю, что если сохраняется традиция, то лучше придать ей значимую функцию, чтобы это было не просто удовольствие от покупки.
В восточных культурах существует традиция – дарить вещи умершим, сжигая их. Это помогает их умершему предку лучше устроиться в загробной жизни. Сгоревший объект попадает к предку в его загробном мире. Таким образом происходит обратная связь – выполняя ритуал, вы помогаете предку, и он награждает вас за это на этом свете. Тут происходит коммуникация. Что-то подобное есть в латышской традиции оставлять в риге, хозяйственной постройке, еду для духов в их особые дни, чтобы они вас оставили в покое на весь следующий год. История, конечно, важна. Но ведь и использование сувенира заложено в самой сути его существования! Если им не пользуются, то и производить его не стоит. И не надо бояться ритуалов – не надо смотреть на это как на какой-то ужас, как на колдовство и язычество. Это ритуал, в котором происходит общение. Если этот ритуал жив и необходим, то не стоит делать некачественные сувениры – какой-нибудь вырезанный юмитис [юмис – «сросшийся плод», «колос-двойчатка» – в латышской мифологии дух или бог зерна, божество урожая, его изображение стало символом плодородия – прим. ред.], чтобы приклеить к холодильнику. В нём нет реального смысла. Это просто чтобы купить и всё. Лучше создавайте сувениры, которые можно использовать, – скажем, красный клубок пряжи, на котором нужно завязывать узелки через конкретные промежутки времени и при этом размышлять на определённые темы. Человек сам должен быть вовлечён во взаимодействие с этим сувениром, оно должно его увлекать, а не носить потребительский характер.
Для создания ценности необходимо соучастие. Без общения с кем-то или чем-то не происходит ничего…
Да, и Джемма была именно такой! Она тоже много размышляла о том, как выполнить эту коммуникативную функцию. Много делала для этого. Причём очень мирно. Не ходила с вилами наперевес и не говорила: «Теперь верьте в то или это, делайте то и то!» Нет, её действия наводили на размышления, показывали направление, но не указывали напрямую, что всем делать. Благодаря своему вкусу и здравому смыслу она подводила нас к этим направлениям.
Но какой вклад или какое развитие традиции осуществил ты сам, решив проинтерпретировать девушек-моделей Джеммы Скулме на стене улицы Акас?
В первую очередь я думал о смысле. Это рисунки Джеммы, чуть похожие на детские почеркушки. Они подтолкнули меня задуматься о том, что дети всегда рисуют и что-то выцарапывают везде, где нельзя, – хотя традиция учит, что в книгах мы не рисуем, ничего не пишем и т.д. Но мы все это делали – писали что-то на своих партах, выводили каракули в книгах и журналах. И я считаю, что традицию нужно менять: ни при каких обстоятельствах нельзя наказывать детей за это самовыражение. Надеюсь, что этими рисунками я вдохновлю людей вспомнить, как это – быть детьми и баловаться, рисовать монстров и несуществующих существ на краях тетрадок. Если у детей чешутся руки на такие вещи (а они чешутся!), то им следует разрешить баловаться и творить. Из этого может вырасти много хорошего! Там есть настоящий потенциал для шедевров.
Чем Джемма была особенная, отличалась от других, по твоему мнению?
Это не имеет ничего общего с искусством. В 1988 году Джемма была единственной, кто в последний момент внёс предложение обсудить план изменения Конституции СССР, который предоставит (советским) республикам большее право голоса в решении важных для них вопросов. Думаю, стоит сказать об этом, когда речь идёт о Джемме – о её способности стоять на собственных ногах. Но если посмотреть с точки зрения изобразительного искусства, то, думаю, следует упомянуть её серию пугал, сочетающих в себе форму креста и образ женщины. А сегодня, в Межапарке, я был очень впечатлен тем фактом, что в доакадемические годы Джемма рисовала изображения вполне в духе поп-культуры… Её блокноты действительно стильно выглядят! Я думаю, что ключевой особенностью Джеммы была способность делать то, на что другие не решались. Сделать во много раз больше. Глупо, может, так говорить, но это была действительно сильная женщина!
Какова, на твой взгляд, роль объектов в городской среде; зачем они вообще нужны?
Их точно должно быть больше. Если вы спросите меня, какими они должны быть, я отвечу – такими, как, например, «анальный стимулятор» Пола Маккарти, который вообще задумывался как новогодняя ёлка. Это была ель. Но люди не видят в своей темноте ёлку, не видят радости Рождества, они видят просто анальный стимулятор. Они хотят видеть только секс-игрушки. И я считаю, что такие объекты необходимы. Просто нам нужны новые рождественские ёлочки! Но они могут напоминать и что-то другое. Принцип прост – человек знакомится с концепцией, предложенной художником, и у него возникают внутренние противоречия – да это же не ёлка! Но с другой стороны, почему бы и нет? Какой ещё может быть ёлка? Что это значит для нас – какова вообще функция ёлки? Это помогает деконструировать и полностью понять значения, не связывая их больше с одним конкретным знаком. Зачем срубать ёлку и ставить её в городе, когда есть другие варианты? Ведь ёлке больно, когда её срубают! Одно – это действительно бросить вызов традиции и открыть для себя разные её уровни, а другое… Тебе самой показалось, что это рождественская ёлка, когда ты увидела фотографии?
Я узнала об этом только потому, что об этом писали СМИ и кто-то назвал это рождественской елкой. Поэтому, как бы я сама по себе это окрестила, я больше не узнаю. Увидела бы я сама там ёлку? Не знаю. Но мы, с другой стороны, и не читаем новости об обычных городских ёлках, выставленных и разукрашенных где-нибудь в Германии. Мы читаем о тех, которым придаются новые формы.
Вот и ответ. Если вы хотите развивать мышление в мире, вы должны давать людям такие импульсы, ничего не говоря заранее. Это игра на реакцию. Латвии нужно больше таких проектов, если мы хотим присоединиться к глобальному культурному диалогу и контексту, присоединиться к уже идущему разговору. Мы не можем выделиться ресурсами или полезными ископаемыми – у нас этого нет, и такое положение вещей нельзя изменить, но вот в том, о чём я говорю, – изменения возможны! Потому что мы можем говорить, думать, творить. Нам стоило бы больше интересоваться фрикизмом. Мы как будто со своего хутора – особо не засматривались, что вокруг, поэтому у нас много собственных уникальных идей! Самое время поделиться, выразить себя, вступить в глобальный диалог со своим уникальным звучанием. Этот самый латыш многое уже успел придумать со своим интровертным образом жизни. Он просто всё еще дрейфит рассказать об этом остальным.
А ты сам – ни капельки не дрейфишь?
Нет, это не имеет смысла! Зачем?! Я же не убиваю людей.
