Пир Катажины Козыры
Разговор с одной из самых известных художниц Польши о вере, еде и принятии себя
Всё начинается так. Примерно двести человек занимают свои места на расположенных на небольших возвышениях площадках в театральном зале. Приглушают свет, все стихают, и в этот момент обнажённая женщина, невысокая, худощавая, пластичная, встаёт перед старинным клавесином, наклоняется над ним и изображает, что играет на нём, а из динамиков несётся классическая музыка. Мелодия быстро заканчивается, женщина скрывается за сценой, и из-за неё группа молодых женщин в униформе, наподобие медсестёр, вывозит на подставке огромный металлический ящик. Они снимают с него крышку – в нём, обложенная льдом, лежит гигантская фигура нагой корпулентной женщины, сделанная из какого-то телесного цвета материала.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
«Медсёстры» выстраиваются вокруг, и одна из них берёт в руки скальпель и взрезает объёмистую ляжку лежащей фигуры, потом с большим усилием раздвигает руками края и начинает доставать оттуда свежую рыбу, креветок, а потом вытягивает тушку осьминога. Фигуру взрезают ещё в нескольких местах и начинают доставать всё больше морепродуктов, тем временем и «медсёстры» переоделись, натянув на себя фартуки и колпаки поваров. Пока одни достают «добычу», другие относят её к расположенным рядом нескольким рядам с кухнями – разделочными досками, электроплитами, сковородками, котлами. Осьминогов, рыбу и креветок начинают варить и тушить. По всему помещению разносятся интенсивные запахи еды и готовки. Поварами командует энергичная невысокая женщина с умными карими глазами. Именно она в один момент взрезает лицо фигуры и снимает его как маску, под ним оказывается лицо живой женщины. «Главная повариха» приносит ей несколько сваренных креветок и даёт попробовать, женщина с аппетитом их съедает. Параллельно в дальнем углу сцены всё это время группа мужчин в аляповатых генеральско-адмиральских мундирах стоит над огромной картой и время от времени что-то передвигает по ней.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Наконец, заключённая в тело на столе живая женщина выбирается из него и начинает нагая (это она и «играла» на клавесине) бродить между рядами поваров, иногда что-то пробуя из дымящих котлов и со шкворчащих сковородок. Потом, как будто ей это слегка наскучило, она начинает присаживаться к зрителям, первый раз это происходит прямо рядом со мной. Слева сидит мужчина лет около пятидесяти, и к нему и подсаживается женщина, они здороваются и о чём-то шутят. Затем она подсаживается к кому-то ещё, с кем-то здоровается, эти люди её просят сделать селфи с ними, потом о том же просят другие люди, нагая женщина только соглашается и с радостью позирует вместе с ними. Параллельно первые смельчаки из публики начинают спускаться со зрительских помостов и бродить между кухонных рядов, кто-то пробует готовящуюся еду. Наконец целые блюда приготовленной еды (креветок, кусочков дорады и щупальцев осьминога) выстраивают на укрытом скатертью или простынёй теле «фигуры». Уже, наверное, почти все зрители сошли со своих мест, они пробуют еду, снимая для этого свои маски (в тот момент ковид-показатели в Польше были одними из самых низких в Европе), они здороваются с женщиной, обнимают её, снимаются с ней. Публику охватывает какое-то радостное возбуждение – из котлов поднимается пар, лежит горячая еда, мы видим воочию, как раздвигаются границы (между искусством и жизнью, между наблюдением на дистанции и возможностью потрогать или даже съесть, между реальностями пандемии и нашим инстинктивным желанием забыть о них хоть на время), нарастает ощущение, что «всё возможно». Нагая женщина бродит между людьми, которые продолжают с ней фотографироваться. Нагота этой женщины кажется такой естественной, и именно её непринуждённость снимает все границы, становится ключом, открывающим все замки. Одна пара просит фотографа сделать снимок, встав с женщиной рядом и стянув на пару секунд одежду вплоть до лифчика. И вот уже всех начинают приглашать в ресторан, куда отвезут всю еду и где должно продолжиться пиршество…
Пиршество здесь неслучайное слово. Я рассказываю о недавнем перформансе Катажины Козыры «Fressen», который отсылает к важному политическому событию в истории отношений Польши и Германии – свадьбе между польской принцессой Ядвигой Ягеллонкой и баварским принцем Георгом дер Райхе, которая состоялась в 1475 году. Эта свадьба считается грандиознейшим пиршеством Средневековья.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
«Катажина Козыра затрагивает тему еды и её происхождения, что особенно важно в свете современных проблем. Еда всегда играла важную роль в нашей социальной и культурной жизни, а также с древних времён была предметом изображения в искусства. Это постоянная тема натюрмортов, начиная с того, как она готовится, и заканчивая тем, как она потребляется. Этот проект отражает интерес художницы к теме человеческого тела, ожирения и обжорства, который проявлялся в её более ранних работах, таких как Women are Waiting и Diva Reincarnation», – повествует пресс-релиз события.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Худая пластичная нагая участница – это и есть Катажина. Родившаяся в Варшаве в 1963 году, в детстве она немало времени провела в Мюнхене, где её отец работал торговым представителем Польши. «Мы с ним очень разные люди, но есть и общее – мы чего-то добились в жизни, оба как-то устроились в ней», – говорит Катажина, когда мы сидим рядом на обеде (пиршества имеют свойство переходить одно в другое), устроенном спустя день галереей Гуни Новик (одним из организаторов перформанса). Всё это происходит во время октябрьского Warsaw Gallery Weekend, в чью программу и был включён «Fressen». Польско-немецкая тема – это не только её детство, вот и post-graduate studies уже после окончания факультета скульптуры в варшавской Академии художеств она заканчивала в Германии – в Hochschule für Graphik und Buchkunst в Лейпциге (1998).
В Польше 1990-х она стала широко известна как яркий представитель так называемого критического искусства (это направление нельзя представить также без Артура Жмиевского и Павла Альтхамера). С самого начала своей художественной карьерой Козыра нарушала социальные табу, такие как нагота, старость и смерть, за что на неё не раз ополчалось консервативное польское общество.
Всё началось с её «The Pyramid of Animals» (1993), скульптуры, использующей мотив Бременских музыкантов и чучела специально убитых для её воплощения животных, ставя таким образом вопрос о праве человека на убийство «малых сих», постоянно оправдываемом в прагматических целях. Отторжение вызывала и её «Олимпия» (1996) – фотографический триптих и видео, отсылка к знаменитой картине Мане. Здесь Катажина запечатлела себя в той же «олимпиевской» позе после курса химиотерапии (в 1992 году врачи открыли у неё раковое заболевание) с выпавшими волосами и измученным телом. Таким образом она наглядно продемонстрировала разрыв с социальными стереотипами привлекательности и нормами забвения, отторжения неудобных тем.
Olympia.
Фотографическая инсталляция.
1996
В 1999 году она представляла Польшу на Венецианской биеннале с работой «Men's Bathhouse», для съёмок которой она пробралась в мужскую баню в Будапеште с фальшивой бородой, силиконовым пенисом и полотенцами, прикрывающими грудь. С 2003-го Катажина работала над циклом перформансов и видео «In Art Dreams Come True», в одной из работ которого (в проекте «Diva – Reincarnation», реализованном в варшавском центре современного искусства Ujazdowski Castle и в лондонском Barbican) предстала в металлической клетке, причём сама она была заключена во второе тело – в оболочку, воспроизводящую телеса мегакорпулентной обнажённой оперной певицы, причём этот «костюм» максимально усложнял и сам процесс пения.
С 2012 года она начала работать над проектом «Looking for Jesus», в котором Козыра обратилась к вопросам веры и исследованиям «иерусалимского синдрома», когда люди абсолютно серьёзно воображают себя пророками и мессиями. Первое видео из него было показано год спустя. В том же 2012-м она открыла Katarzyna Kozyra Foundation, «который выделяется среди других фондов, занимающихся современным искусством, тем, что концентрируется на поддержке активности женщин в области культуры и искусства».
Один из последних её ключевых проектов – «A Dream of Linnaeus' Daughter» (2018), две фотосерии и видео, снятые в саду Карла Линнея в Уппсале. Работа посвящена реальному прототипу – Элизабет Кристине фон Линней, одной из пяти дочерей учёного, мечтавшей о карьере в науке и продолжении деятельности своего отца, но так и не получившей университетского образования. Здесь «Элизабет дирижирует хором, в котором знаменитую Оду радости Бетховена поют собака, осёл, корова, лошадь, коза и обезьяна. Животные мычат, пищат и гудят в ритме гимна ЕС, стоя на палитрах, которые символизируют Ноев ковчег. Видео Козыры представляет новый мировой порядок, который нивелирует все различия, считая всех существ равными», – пишет польский арт-критик Karol Sienkiewicz.
Через главные моменты художественной карьеры Катажины я проходил, штудируя их в своём номере варшавской гостиницы и готовясь к нашему разговору у неё дома – в небольшом частном доме с садом в районе Mokotów, неподалёку от местного парка. Я, честно говоря, перепутал варшавское и рижское время, и явился на час раньше, но Катажина отнеслась к этому вполне философски и мы мирно посидели у неё на кухне с кофе, а также паштетами и сырами, которые ей принесла её коллега по перформансу – профессиональный повар с образованием киноведа Юстина. Именно она взрезала лицо огромной фигуры Fatty и потом кормила Катажину, лежащую в саркофаге её «тела», свежесваренными креветками.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Когда я смотрел на вас во время перформанса, вы показались мне удивительно спокойны и уверенны в себе, как будто вы плыли сквозь всё происходящее…
Спасибо!
Вы так и чувствовали себя в этот момент или это своего рода профессионализм – выглядеть вот так, не выдавать внутреннего волнения?
Тут стоит сказать, что я уже делала что-то подобное в серии «In Art Dreams Come True»: «Cheerleader», «Diva», «Castrato», «Incarnation»… Это был величайший кошмар в моей жизни, потому что я никогда до того не занималась этим, не совершала что-то перед публикой. Я реально заставляла себе делать все эти вещи. И вот после шести лет подобных переживаний и самопринуждения я открыла для себя позавчера в этом fucking-перформансе, что я больше don’t give a shit, я преодолела это, я научилась. Потому что я долго практиковала умение быть несовершенной перед глазами публики, умение проглотить стыд, нерешительность, недостаток самосознательности. Я училась тому, что могу быть несовершенной, ведь это и не я сама в этот момент! И всё это позавчера дало результат. До того, за исключением моего перформанса в Уппсале три года назад, я больше 10 лет не занималась ничем подобным. Так что это было для меня своего рода открытием – я так могу!
И ещё в определённый момент перформанса кто-то из моей команды сказал мне, что энергия в зале начинает опускаться, что надо что-то делать. И я ответила – хорошо, я что-то придумаю. И я подумала, что это будет очень правильно просто…
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Выйти на контакт?
Да, выйти на контакт. Так или иначе половина людей в зале были мои друзья. И я ведь знаю, как сама выгляжу, и все кругом тоже это знают, потому что до этого уже была, например, «Олимпия». И я почувствовала, что есть очень хороший отклик от аудитории. Люди спрашивали, могут ли они сделать селфи со мной. Такая реакция позволила мне почувствовать, что это – правильный путь. Я стала всё больше развивать эту ситуацию. И некоторые люди из публики решили, что раз я прихожу к ним, то и они могут прийти ко мне – они спустились со зрительских помостов вниз. Они стали подходить и рассматривать, что там готовится в котлах. И потом подтянулись ещё люди, и всё это стало развиваться как total fun. Публика стала его воспринимать, потреблять происходящее совершенно по-другому. И ещё всё это записывалось камерами сверху, так что все эти селфи, которые люди снимали со мной, на самом деле записывались и на наши камеры сверху! (Смеётся.) Так что это второй уровень потребления (of being consumed).
Но эта часть действа была полностью импровизационной, верно?
Да, вторая половина была полностью спонтанной.
А был ли план финала?
Его не было.
Не было плана? То есть вы знали, как начнёте, и потом собирались действовать, исходя из собственной интуиции?
Никто не знал, как всё сработает. Многие думали, что зрители просто не вынесут того, чтобы полтора часа наблюдать, как всё будет готовиться. И было непонятно, сколько раз я смогу выйти из «тела» и потом вернуться в него. А другие, наоборот, считали, что люди в Польше в наши дни так заинтересованы в кухне и гастрономии, что никому не будет скучно. Но когда в ходе перформанса мне сказали, что энергия в зале начинает падать, я должна была эту энергию спасать. И так всё и получилось.
Первоначально мы думали, что только девушки из команды на сцене, которые помогали разделывать рыбу и морепродукты, будут потом пробовать, что и как получилось в ходе готовки. А всю еду, которую приготовят, отвезут в ресторан, куда пригласят всех из публики, и там уже люди смогут всё попробовать. Но потом я подумала, а почему бы не дать публике начать всё пробовать тут же, на месте? Вот как всё произошло. Сложилось само собой!
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
А что делала стоявшая чуть сбоку от поваров и плит группа мужчин в мундирах старинных генералов или адмиралов? Они сгрудились вокруг какой-то карты…
Они играли маленькими моделями, репликами реальных военных кораблей времён Первой мировой войны. Они… правили миром, скажем так! (Смеются.)
Почему они были вам нужны?
В качестве контрапункта для кухонного действа. Потому что там всё происходило очень быстро, энергично. А тут они должны были сначала подумать… что-то передвинуть… опять подумать. Мне нужен был контрапункт к этому женскому, телесному, субстанциональному миру.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Материальности…
Да, материальности. А тут мир…
Странных идей!
Да, странных и бесполезных идей!
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
И всё это ещё и в определённом смысле отсылка к картине Рембрандта «Урок анатомии». Публике даже выдавали на входе листки и карандаши, чтобы делать свои записи – как студентам-медикам в анатомическом театре. Желание визуально переосмыслить Рембрандта и стало отправной точной для проекта?
Нет, это началось вообще-то с двух фильмов, которые я посмотрела в 1990-е и которые произвели на меня огромное впечатление. Это кинокартина Феллини «И корабль плывёт». Пина Бауш там играет принцессу, и у неё есть брат, принц, который вскоре должен занять трон. И он был словно огромный ребёнок с детским голоском… это огромное тело, говорящее детским голоском, – я была зачарована этой идеей. А второй фильм – кинокартина Лилианы Кавани «Кожа» по одноимённому роману Курцио Малапарте. О Риме после его освобождения союзниками. И там много тяжёлых вещей происходило – например, матери продавали своих мальчиков педофилам и тому подобное. И в какой-то момент там происходит невероятное – поймали сирену, что-то чудесное, прямо из моря. И что же они делают с этой сиреной? Они её готовят и съедают. Всё что они могут сделать с этим чудесным невинным созданием – просто потребить её! Так что эта идея жила где-то во мне многие годы и вдруг внезапно реализовалась как перформанс.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
То есть эта была атака на потребление? Я бы не сказал, что публика воспринимала это именно так.
Изначально я задумывала, что там будут задействованы только мои близкие люди, люди, которые разделяют со мной мою повседневность. Поэтому там были девушки из моего фонда, там был мой муж Фабио (Фабио Кавалуччи – известный куратор с международной репутацией – прим. авт.), там были мои лучшие друзья… Потому что мысль заключалась в том, что каждый забирает от меня кусочек, что наиболее близкие люди потребляют меня. И я сама в том, что я делаю и как я думаю, постоянно потребляю себя. Это было моим изначальным мотивом. Далеко не все в публике знали, что перед ними – мои друзья и близкие. Но для меня это было важно. Я знала, что тогда это сработает.
И сегодня, когда я переосмысляю произошедшее, я даже чувствую себя немного шокированной. Публика потребляет, использует художника… И художник по своей воле этому поддаётся. Но интерпретации перформанса уже появились очень разные. И женщины восприняли произошедшее абсолютно иначе, чем мужчины. Это невероятно! Мужчины восприняли всё так, что повседневная жизнь женщин здесь возвышается до уровня мужчин, которые занимаются самыми важными мыслями, планированием, управлением. А женщины увидели здесь маленьких мальчиков, позирующих в забавных шляпах и очень ярких костюмах, которые должны выглядеть впечатляюще.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Для меня всё это было какое-то «постковидное» действо, когда вдруг всё это дистанцирование отступило и всё стало возможно – ты можешь трогать, ты можешь пробовать…
Своими руками…
И больше нет границ… Нет границы между публикой и перформером. Всё возможно… Какая-то крайняя степень свободы. И тут я ещё хотел спросить – ваша нагота, была ли она связана с темой тела как костюма?
Нет-нет. Эта Big Fatty была действительно я сама. И она была открыта, без одежды. И потому моё альтер эго – я сама живьём – тоже должно было быть нагим. Это было абсолютно очевидно. Потому что сначала я много думала – how I the fuck should be dressed? Мы пробовали разные варианты, но всё это было не то.
А все остальные вокруг – в одежде, в униформе. И я говорила остальным участникам перформанса: «Вам надо вообразить, что вы все в моём сне. Не обращайте внимание на то, что я буду делать, как я буду ходить среди вас и смотреть, что вы делаете. Вы – в моём сне».
Но если рассуждать о корнях, то даже не знаю – а нужно ли это. Потому что уже столько всяких интерпретаций. И мне это нравится. И то, что вы говорите, тоже. Эта близость, эта плоть, эта трапеза, когда плоть поглощает плоть.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
В конце концов у меня появилось ощущение, что это вы одеты, а мы – голы!
(Смеются.) Да!
Потому что вы были так естественны…
Может быть, это хорошая идея для моего следующего перформанса – я смогу убедить публику снять с себя all this unnecesesary shit. Для этого мне надо будет сделать так, чтобы в театре было очень-очень жарко. И им просто придётся раздеться.
В вашей видеоработе «Looking for Jesus», кстати, уже упоминается операционный или анатомический театр. Один из её героев рассказывает о нём.
Да, верно. И поэтому-то публику просили делать заметки, потому что эти люди были как будто зрители в анатомическом театре.
Может быть, поэтому вы и выбрали морепродукты, ведь они напоминают внутренние органы человеческого тела.
Да, конечно. И это всё о теле, плоти, органах. Ведь вся плоть пришла из океанов. Мы все оттуда пришли благодаря эволюции. И теперь одна плоть поедает другую.
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
Но кто же тогда эта Fatty?
Это я.
Но почему именно в такой форме…
Такая толстая? Давайте будем считать, что это Праженщина, дающая… Виллендорфская Венера тоже была so fucking fatty.
Но вы же не впервые используете Fatty в ваших проектах?
Нет-нет, впервые она появилась в «Diva Reincarnation». Но здесь она гораздо больше.
Одним словом, это «другая вы».
Да!
Фрагмент перформанса «Fressen». Сourtesy: Persons Projects. Фото: Magda Typiak
А как вы воспринимаете своё тело? Чувствуете ли вы себя в нём комфортно?
Я никогда не чувствовала себя комфортно в своём теле. Но чем старше я становлюсь, тем комфортнее начинаю себя ощущать. В молодости у меня были все эти проблемы, которые бывают у подростков, – анорексия, булимия, всё такое. Всегда что-то было или совершенно неправильно, или недостаточно хорошо. И после того, как я заболела этой болезнью Ходжкина, я стала более открыта этому – тому, как оно меняется. Знаете, действительно интересно наблюдать, как всё происходит.
Как будто вы сами – это что-то в процессе!
Да-да, в процессе. А потом со мной произошёл несчастный случай – я упала с дерева и сломала ногу в трех местах. И я так счастлива теперь, что снова работаю, что могу пойти и всё сделать. Так как же я могу не принимать своё тело? Если я так счастлива, что оно функционирует! Но мне пришлось преодолеть весь этот телесный стыд и стыд за то, что я не идеальна. Это был очень долгий процесс и большая работа.
В ходе своей художественной карьеры вы также трансформировали себя для своих проектов. Скажем, в видеоработе «Men's Bathhouse», представленной на Венецианской биеннале в 1999 году, вы надевали силиконовый пенис, изображая из себя мужчину.
Это был настоящий кошмар, потому что я всё равно чувствовала себя голой. Я не ощущала, что этот член меня скрывает или что-то в этом роде… Я чувствовала себя охрененно голой среди настоящих мужчин. К тому же они были намного крупнее и сильнее! (Смеются.) Так что это был настоящий хардкор. Что-то противоположное тому, чего я хотела достичь.
Катажина Козыра в видеоработе «Men’s Bath». Кадр из видео. Из коллекции Zachęta – National Gallery of Art
Это ведь снималось в Будапеште? Кажется, я был в этих банях…
Да, там было женское и мужское отделения. Женское было симпатичное, но ничего особенного, а мужское было украшено всеми этими сиренами и плутонами.
Когда вы делали эту работу, вы много её редактировали при монтаже?
Нет, просто выбрасывала то, что было не особенно нужно. Я взяла всё, где что-то происходило. А всё, где ничего не происходило, где никого не было, выбросила.
Зато, как я понимаю, у вас было много работы с монтажом видеоработы «Looking for Jesus»? Там ведь накопилось что-то порядка ста часов отснятого материала…
Я всё ещё занимаюсь этим. У меня есть друг, с которым мы это делаем вместе, когда у меня есть время. Это довольно сложно – сидеть и слушать три-четыре часа подряд разные разговоры. Где всё время меняются темы и тому подобное. Это что-то вроде работы над репортажем или интервью. Тебе надо избавиться от всего лишнего и сконденсировать то, что по-твоему и является смыслом.
Но как вы пришли к этой идее заняться темой «иерусалимского синдрома» и «пророков среди нас»?
Это в какой-то степени продолжение «In Art Dreams Come True». Притворяться versus быть чем-то на самом деле. Я хотела найти таких людей, которые не притворяются, а реально являются тем, что они проповедуют. Считают ли они себя при этом Моисеем или свидетелем Апокалипсиса, они действительно верят в это, считают, что Бог дал им это. Это меня очень заинтересовало.
И кто показался вам наиболее впечатляющим из всех пророков?
Проблема в том, что они все очень мощные, и у каждого абсолютно своя идея. У меня было чувство, что с кем бы я ни работала в этот конкретный момент времени, он-то и был самым интересным. Только сейчас, во время монтажа, многое проясняется для меня. Потому что у меня уже внутри целый бэкграунд таких историй, и есть с чем сравнить.
Из проекта «Looking for Jesus». Фото: Kasia Szumska
Для меня «Looking for Jesus» это и история том, что мы воспроизводим религиозные ритуалы тысячелетия подряд. И духовный опыт оказывается во многом форматизирован. Меня очень тронуло, как вы кричали «Jesus, Jesus, wait!» уходящему за угол «пророку». Это было как-то так реально… Пусть даже это и «лжепророк». Но религия невозможна без нашей веры. И если вы верите, что Иисус прямо тут, среди нас, то чудеса и начинают происходить.
Да-да, конечно!
А в вашей собственной жизни религия занимает какое-то место?
Нет… У меня есть что-то вроде своей веры, но мне безразличны все эти ритуалы. Особенно в Польше. Где, я думаю, они превратились в какое-то механистическое ничто. Но я была на некоторых мессах в Иерусалиме, и я должна сказать вам, что это меня действительно очень-очень тронуло. Это было в пять-шесть утра, в Храме Гроба Господня – люди разных национальностей, человек 50, собрались там на немецкую мессу. И это было ощущение абсолютного сообщества. Я действительно плакала там. Такое я могу понять. Эту тягу к общности. А здесь… эти ритуалы делают противоположное – они всё убивают, делают нечто противоположное – убивают дух.
Но вы верите, что всё-таки есть нечто большее, чем мы, некая высшая сила?
Я считаю, что мы всего лишь часть такого очень большого и очень сложного, но, с другой стороны, очень простого механизма… как Вселенная или что-то в этом роде. И меня это устраивает. И мне этого достаточно. Я чувствую себя частью. И эта вера действительно делает меня счастливой.
Из проекта «A Dream of Linnaeus' Daughter» (2018). Фото: Kasia Szumska
Затронули ли вы эту тему единству и в проекте «A Dream of Linnaeu's Daughter», где вы выступаете против классической системы распределения существ на высших и низших?
Да, тоже. Всё началось с того, что меня пригласили сделать перформанс в Уппсале. А Линней жил в Уппсале, и это он придумал всю эту классификацию живого на виды и подвиды. У него была дочь, и дочь была умницей, она проводила свои собственные исследования в ботанике, но ей не было разрешено учиться в университете, потому что Линней, её отец, был fucking conservative, и её мать тоже. У Линнея была не одна дочь, а несколько, и один сын, не совсем идиот, но явно ни к чему не годный. И Линней, конечно же, вместо своих дочерей завещал всё наработанное своему сыну как своему последователю. И это привело к полному коллапсу.
Я также думала об истории с Ноем и всеми его животными, потому что была всё ещё под впечатлением от истории с Иисусами. Плюс ещё добавился Европейский союз, который, возможно, близится к своему завершению. И вот всё это смешалось воедино в этой работе.
Вы не только в своих проектах обращаетесь к роли женщине в обществе, но и создали свой собственный фонд, который поддерживает современных женщин-художниц и выводит из забвения их предшественниц. Как долго он существует?
Мне кажется, мы открыли его в 2012-м. Восемь-девять лет. Это хорошее занятие, потому что ты можешь сделать то, что не могут реализовать институции, потому что им надо планировать всё надолго вперёд. И есть какой-то зазор, пробел, который мы заполняем. Это и исследования о присутствии и роли женщин в академиях искусства. И специальные выставки, например, экспозиция Урсулы Бролл (Urszula Broll), чьё имя было действительно полузабыто. Мы подготовили к выставке и огромный каталог. После нашего проекта к её наследию появился большой интерес. Теперь она по-настоящему «проявлена» на художественной сцене Польши. Конечно, фонд также поддерживает, помогает мне не быть задвинутой «под ковёр». И я думаю, что деятельность фонда важна для всего общества, не только для общества женщин.
Как вы чувствуете себя как художница, столько времени и энергии посвятившая открытости во взглядах на тело, на отношения, в современной Польше?
То, что здесь происходит, это какая-то очень грустная шутка. Но я также думаю, что сейчас происходящее действительно объединяет людей в попытке не дать исчезнуть разным важным культурным или образовательным вещам. Теперь очень много частных денег вкладывается в то, чтобы спасти это. Я надеюсь, что рано или поздно «они» уйдут, и, возможно, после этого общество станет более сплочённым… Но это также означает и то, что предыдущие лидеры были слишком эгоистичны.
Фрагмент финала перформанса «Fressen». Фото: Cергей Тимофеев
Меня поразила фраза вашей коллеги, кураторки Аси Цисар (Asia Tsisar) о том, что «10 лет назад темы, которые поднимает в своих работах Катажина Козыра, воспринимались как провокация, а теперь их рассматривают как табу». Я тоже застал начало 1990-х и ощущение, что мы все движемся к какой-то общей, глобальной открытости. Но это так и не было реализовано… Вы думаете, что это из-за эгоистичности предыдущих лидеров?
Да, я так думаю. Я могу представить, что обладать властью для кого-то – это чудесное ощущение, но мне самой противна возможность дёргать за ниточки. И весь этот money shit, и все эти новые технологии – Facebook, Google, – которые, возможно, заточены просто на то, чтобы заполучить побольше власти…
Думаете ли вы, что ваша роль как художника изменилась в течение последних десяти-пятнадцати лет по сравнению с теми же 1990-ми?
Нет. Я думаю, что моя роль всегда одна и та же.
И в чём же она состоит?
Это трудно определить в словах… Наверное, выразить или сделать что-то видимым, сделать что-то живым – то что и так уже есть, но этого не видно, потому что оно тонет под разным дерьмом. Вы должны вытащить это… вытащить из всего этого хаоса.
Как осьминога!
Как осьминога! Да… (Смеются.)
