Интимность массы данных
Интервью с художницей Анной Ридлер, чью работу Myriad (Tulips) до 11 ноября можно посмотреть в Латвийской Национальной библиотеке
Анна Ридлер – британская художница и исследовательница, чьи работы строятся на основе связей между природной и технологической средой и отношений, которые возникают у человека с обоими этими мирами. Ридлер пробует выявить сходства между людьми, растениями и алгоритмами, преодолевая тем самым разрыв между человеческим и нечеловеческим существованием. Её работу Myriad (Tulips), о которой идёт речь в интервью, до 11 ноября можно посмотреть в Латвийской Национальной библиотеке в рамках выставки Crypto, Art and Climate, организованной центром новых медиа RIXC.
Как, по-вашему, лучше представлять широкой публике искусство новых медиа и искусство, работающее с искусственным интеллектом?
Думаю, мой совет и художникам, которые хотят работать с новыми медиа, и зрителям будет одинаков. Для меня технология – это такое же дополнение, как и любой другой инструмент. Это лишь ещё один способ работы, процесс конструирования и понимания мира, в котором мы живём. Как и с любой другой вещью, её ценность заключается в том, как вы её понимаете, как вы с ней работаете и как её формируете, а не просто – используете для создания какого-то зрелища. Именно зрелищность опасна в новом медиаискусстве – когда люди смотрят на него и видят только изображение, а не историю медиа, все коннотации и ассоциации, которые за ним стоят. Именно поэтому многие споры о том, являются ли новые медиа искусством или нет, ведутся в рамках дискурса концептуального искусства. Для меня работа с новыми медиа – это продолжение деятельности концептуальных художников, которые пытались ответить на большие важные вопросы об обществе и мире.
Работа, выставленная сейчас в Латвийской Национальной библиотеке, – «Мириады (Тюльпаны)» – заинтересовала меня прежде всего своим визуальным языком, вполне понятным и человеку, не увлекающемуся технологическим искусством. Это произведение как бы соответствует более ортодоксальным нормам визуального искусства, что не так часто встречается в сфере новых медиа. Как вы считаете, важно ли вообще иметь в виду некие более ортодоксальные эстетические принципы?
Я не думаю, что надо им подчиняться. В некоторых своих работах я нахожу интересным выстраивать с ними отношения и смотреть, как эти принципы можно приспособить к новой форме искусства. Так, в проекте «Мириады» и серии работ, которые были созданы на его основе, я пробовала рассмотреть традиционную голландскую живопись натюрмортов и перенести их язык в XXI век. Для меня эти связи очень важны. Я думаю, что многие мои работы связаны с историческими моментами, и они как бы «переводят» их через технологии. Для меня существует эта притягательная связь, которая раскрывается через визуальный язык, но это не значит, что так должно происходить с любым отдельным произведением нового медиаискусства. Не думаю, что это важно для области в целом.
Расскажите поподробнее о «Мириадах» – несмотря на, казалось бы, достаточно прямолинейный визуальный язык, не так просто раскрыть все сложные диалоги и связи, составляющие эту работу…
Да, это не такое уж простое произведение. Для контекста: «Мириады» – визуальное представление набора данных, который я получила в 2018 году, сделав 10 000 фотографий самых разных тюльпанов в Нидерландах. Я использовала эти фотографии для создания базы данных. Базы данных обычно считываются компьютерами и используются для совершенствования алгоритмов машинного обучения. Они создают мир, который может быть понят как модель. Так, если у вас есть база данных только по кошкам, то ваша модель будет способна понять только мир кошек. Она никогда не поймет слона и всегда будет выдавать кошку. Поэтому я создала базу данных из 10 000 тюльпанов, чтобы создать набор данных, позволяющий построить визуальное представление о тюльпане. Я также пометила эти фотографии, чтобы дать модели больше информации – так я могла успешнее управлять ею. Я записала, какого цвета был каждый тюльпан, полосатый он был или нет, в каком состоянии находился в тот момент, то есть цвёл или увядал, и другую информацию, чтобы сгенерированная модель могла понять больше из того, что есть на изображении. Машины, по сути, не так умны – им нужно, чтобы вы им что-то рассказывали. Они не могут автоматически понять, что изображено на картинке – так, как это делает человек.
Я проделала всю эту работу по созданию набора данных для другой работы. Тогда я работала над серией Mosaic Virus, которая представляет собой движущиеся изображения, сгенерированные ИИ. Но в процессе создания базы данных для этого я вдруг поняла, что мне очень хочется показать время, труд, усилия и размышления, которые были на это потрачены. Потому что в 2018 году люди не говорили о базах данных так, как говорят о них сейчас, – сразу учитывая нашу собственную предвзятость, осознавая вопросы, связанные с интеллектуальной собственностью и подобными вещами. Я хотела представить базу данных как произведение искусства.
На выставке представлен только фрагмент «Мириад», поскольку сама работа занимает около 50 м². Когда информация обретает физическое воплощение, возникает совершенно иное ощущение, и все эти вещи – усилия и труд – ты воспринимаешь, когда ты подходишь и смотришь, а не просто прокручиваешь на экране. Инсталляция также намеренно подчёркивает баланс между совершенством и несовершенством, который лежит в основе создания массивов данных. В инсталляции фотографии держатся на стене с помощью магнитов, поэтому несмотря на то что издалека они выглядят как идеальная сетка, при ближайшем рассмотрении можно увидеть её несовершенство. Это опять же было продуманным решением. Вместо того, чтобы распечатать их на идеальном листе бумаги и просто повесить его, каждая фотография пристраивается на своё место отдельно – и на её установку уходит много времени. Всё это намеренно трудоёмко.
В работе прослеживается связь с другими произведениями искусства, в которых рассматриваются вопросы категоризации и повторения, а также с набором данных о флоре, который используется в машинном обучении. Одна из самых ранних баз данных, созданный в 1930-х годах, называется IRIS, так его назвал создатель – Рональд Фишер. IRIS входит в состав очень распространённого пакета программ машинного обучения, поэтому на каждом компьютере, где работают модули машинного обучения, имеются тысячи маленьких баз данных IRIS.
Но и сам тюльпан имеет свою историю, с которой вы также работаете. Не могли бы вы подробнее рассказать о символике тюльпана?
Я чувствую, что этот предмет в некотором смысле очень женский – он довольно милый, нежный и красивый. Мне интересно брать предметы, которые считаются женскими, например, цветы или любовные письма, и прослеживать их историю. Срезанные цветы иногда воспринимаются в искусстве как нечто китчевое. Но если посмотреть на то, как производятся срезанные цветы, обнаруживается целая история глобализации, коммерции и изменения климата. Всё это скрывается за тем букетиком, который вы просто берёте в супермаркете за пару евро.Я особенно заинтересовалась тюльпанами и их историей, потому что один из самых известных её моментов называется «тюльпаноманией». В то время луковица тюльпана стоила столько же, сколько амстердамский таунхаус… а через несколько лет её стоимость упала до цены обычного лука. Считается, что это один из первых зарегистрированных случаев спекулятивного пузыря. Я думаю, что есть что-то действительно интересное в том, как рушатся эти системы, связанные с деньгами, ценностью и с миром природы, так можно рассмотреть, насколько такие вещи нелепы.
В работе «Вирус мозаики» вы связываете тюльпаноманию с другой, более поздней «манией» – криптовалютной. Какие параллели вы нашли в этом смысле?
Я не первая, кто обратил внимание на параллель между тюльпаноманией и криптовалютами. Об этой параллели заговорили примерно с 2016 года. И для меня асболютно очевидна эта связь между тем, как они ведут себя на графиках и диаграммах, где видно, как их стоимость стремительно растёт, а затем быстро падает вниз. Другой пример, выходящий за рамки этой темы, – это то, что многие люди, спекулирующие на криптовалюте (я особенно пристально следила за биткойном, когда создавала эту работу в 2018 году), не очень понимали, что это такое, как это работает или что такое блокчейн. Возникло целое движение, примером которого может служить корпорация Long Island ICT Corporation, которая потом сменила название на Long Island Blockchain Corporation. Цена на её акции выросла до абсурда – примерно на 3000%, – потому что люди просто не понимали, как работает биткойн. Они просто думали: «О, это вещь, которая принесёт мне деньги». То же самое произошло и с тюльпанами – люди не понимали, что происходит. Работа «Вирус мозаики» названа в честь вируса, который вызывает появление полос на лепестках тюльпанов. Тюльпаны с полосатыми лепестками были самыми ценными. Во время тюльпаномании именно они стоили дороже всего, потому что люди не понимали, как появляются эти полоски. Оказалось, что это насекомое, откладывающее яйца в чашу, вызывает такую мутацию, поэтому в один год тюльпан может быть белым, а в другой – с полосками. А люди этого не понимали, поэтому пытались получить полосатые тюльпаны самыми разными способами. Таким образом, есть сходство в том, что и тогда, и сейчас люди не знали, как на самом деле работает то, что обязано сделать их богатыми. Другой момент спекуляции в произведении – это сознательный выбор использования искусственного интеллекта. Это связано с тем, что в то время, когда я его создавала, произошёл огромный бум в области глубинного обучения и его эффектов. Компании и правительства вливали огромные деньги в индустрию искусственного интеллекта, в то время как десятилетием ранее она считалась почти академическим захолустьем. Таким образом, в работе присутствуют и другие аспекты бума и спада, помимо чисто финансовых.
Этот тюльпанный вирус, вирус мозаики, является болезнью. А рассматриваете ли вы криптовалюту как вирус? Видите ли вы в ней некую болезнь нашего общества – мы так суетимся вокруг неё, даже не понимая механики, которая за ней стоит, – или же вы скорее видите в ней рынок, который всё время пытается придумать что-то новое – и непреднамеренно сам же вызывает свой обвал?
Я думаю, что сам по себе это не вирус. Я вижу, что наше поведение вирусно – одержимость заразительна. Как вы видите на примере NFT, это формирует то, как люди представляют себя как цифровых художников, и это распространяется всё больше и дальше.
Посмотрим, как всё это будет развиваться. Считаете ли вы, что обращение к природе и поиск параллелей в естественных процессах помогает нам делать более точные прогнозы, например, относительно того, что может произойти с искусственным интеллектом?
Меня очень интересует параллель между естественной историей и тем, как сейчас применяется машинное обучение. Если посмотреть на то, как мир формировался и описывался естественной историей, то некоторые из проблем, возникающих при этом, – то, как мы пытаемся навязать природе своё понимание мира, упуская при этом, кто решает, что включать в набор данных, кто собирает информацию, где эта информация хранится, как её наблюдают, вопросы зрелищности и т.д., – были очень интересно раскрыты историками науки и становятся актуальными в дискуссиях о машинном обучении. В частности, в отношении природы ярко проявляются проблемы взаимоотношений науки и природы, такие как стирание знаний коренных народов и ориентация на западное научное наблюдение. Это очень хорошо задокументировано и исследовано. Кроме того, все проблемы с субъективностью и объективностью присутствуют и в этой области истории науки. Я думаю, что моя работа является частью этой линии – не только описывать мир, но и указывать на проблемы, связанные с описанием этого мира. К машинному обучению я пришла, работая с академическими исследователями. И именно в этом я вижу место этой работы – в понимании природы в научном контексте и через линию истории науки.
Категоризация – это процесс, лежащий в основе многих естественных наук, в частности, современной биологии, и именно этим вы занимались при создании «Мириад». Однако при категоризации всегда возникает проблема субъективности. Как вы выбрали три критерия этого проекта – цвет, присутствие полос и состояние цветка?
Я выбрала их потому, что в конечном счёте хотела иметь возможность управлять этими качествами в видеоработе. Как я уже говорила, машина не может автоматически понять какие-либо характеристики, если вы не скажете ей об этом. Я хотела, чтобы результат отражал то, что видела я сама, а не просто был пропущен через алгоритм и позволил машине решать. Хотелось, чтобы это была очень авторская работа.
Это приводит к более сложному вопросу, а именно к тому, что любой набор данных является авторским. В своём выступлении вы привели пример, когда изображение женщины, созданное на основе определённой базы данных, было настолько стереотипным. Это то, что вызывает беспокойство в последних дискуссиях, – все эти предубеждения против искусственного интеллекта, которые мы в действительности сами воплощаем в новых технологиях. Вы решили контролировать набор данных совершенно сознательно. Считаете ли вы это слабостью или силой искусственного интеллекта – то, что вы можете создавать его так, как вам хочется?
Я не вижу в этом ни слабости, ни силы. Я вижу в этом просто нейтральность. Это то, с чем вы решаете работать или что вы решаете игнорировать. Когда вы выбираете масляные краски, вы выбираете работу с чем-то, что будет сохнуть очень медленно. Такова природа этой вещи. Но я думаю, что вы должны осознавать это, когда решаете работать с ними. Вы должны понимать, что либо вы сознательно работаете против этого, создавая свой собственную базу данных, маркируя её и действительно погружаясь в эту часть процесса, либо, как это часто делают другие художники, используете готовые базы данных и готовые алгоритмы. Я думаю, что оба эти подхода вполне правильны, но нужно осознавать, как это работает и что именно делает процесс таким, какой он есть.
Конструирование баз данных может также означать программирование общества. Это открывает широкие возможности для целенаправленного изменения устаревших представлений. Например, если мы боремся с неравными правами женщин, мы можем изменить представление об этом, работая с базами данных. С другой стороны, это очень опасно, поскольку, например, пропаганда может распространяться и создаваться гораздо легче. Я считаю, что это очень пугающе – то, насколько хорошо можно манипулировать общим мнением и дискурсом с помощью данных.
Да, эти большие массивы данных отражают то, что люди уже думают, так что во многих отношениях эти сексуальные образы женщин создаются не на пустом месте. ИИ создаёт эти сексуальные образы женщин, потому что ему говорят, что женщина выглядит определённым образом, и причина, по которой это говорится, заключается в том, что существует культурный стереотип. Так что в некотором смысле технология просто подносит зеркало к обществу и показывает его в чуть более искажённом, деформированном виде.
Как вы думаете, можно ли говорить о различных характерах или личностях модулей искусственного интеллекта на основе различных наборов данных? Например, вы вложили в этот набор данных свой субъективный взгляд на тюльпаны и естественную историю, и теперь мы можем сказать, что модель обладает определенным характером?
Я не знаю, можно ли говорить о характере, потому что я всегда опасаюсь антропоморфировать искусственный интеллект. Но я думаю, что у моих моделей есть свой тон, свой стиль или что-то подобное, что сидит в них. Я вижу в этом свою сознательную натуру. Но я не думаю, что это персонажи, они не актёры и не агенты сами по себе.
Рассказывая о «Мириадах», вы коснулись того, сколько вашего времени, усилий и человеческого труда было вложено в эту работу. Для меня это сделало искусственные и нечеловеческие технологические процессы более понятными. Это сделало данные более человечными в целом. Я считаю, что концепция данных в некоторых моментах очень бесчеловечна, потому что она стремится унифицировать людей, когда это не нужно, и создавать группы там, где этого на самом деле не происходит. Но ваша работа и усилия позволили сделать её понятной и человечной. Это была намеренная попытка связать технологические и человеческие процессы?
Да, это было сделано для того, чтобы сделать результат глубоко личным. Создание мира – это очень личное дело, потому что сам процесс создания состоит в том, чтобы пристально смотреть на эти объекты снова, снова и снова. Вы как будто вступаете в интимные отношения с данными, которые используете, чего не может быть, когда вы просто загружаете готовые наборы данных. Это почти как дарить благодать через акт внимания и через эти отношения с данными.
Как вы считаете, должны ли мы сейчас относиться к технологиям как к части окружающей среды?
Мне кажется, я немного говорила об этом в своём выступлении в библиотеке – технология просто есть, она существует. Как сад. Мы можем спросить: он естественный или неестественный? Потому что он состоит из живых зелёных органических растений, но в то же время он создан и управляется человеком. Вы никогда не получите сад в пустыне. То же самое можно сказать и о технологии, потому что она не воображаемая – она существует в реальном мире. Она создана из редкоземельных металлов, и это то, что есть в нашем мире. И мы с ней взаимодействуем. Поэтому я считаю её реальной физической вещью.
Анна Ридлер
Это заставило меня задуматься о том, какое отношение это имеет к слову «интеллект». Я думаю, что именно это делает ИИ не вещью, а чем-то, что может быть даже более человечным, чем природа, – более человечным, чем, например, растения, к которым мы склонны относиться просто как к объектам.
Многие из тех, кто сейчас занимается исследованием искусственного интеллекта, учились на нейробиологов, поэтому существует очень тесная связь между попытками воспроизвести человеческий интеллект в этих системах или разработать эти системы так, чтобы они имитировали человеческий интеллект, хотя, конечно, в мире существуют и другие формы интеллекта. Растительный интеллект, интеллект осьминога – они ведь столь умны, но так отличаются по поведению от человека. Опять же, это возвращается к категоризации и маркировке, а также к тому, что вы пытаетесь скопировать или имитировать.
Как вы считаете, что это– фейк или просто лингвистическая игра, заставляющая нас представлять ИИ более человечным, чем другие вещи?
Я думаю, это просто наша особенность. С самого раннего возраста дети узнают вещи, похожие на человеческое лицо. Я думаю, что в нас просто заложено стремление узнавать себя в других вещах.
Как вы думаете, стоит ли нам работать над этой предпосылкой? Или вы считаете, что мы не замечаем различий в работе человека и ИИ?
Я думаю, что нам, вероятно, следует обратить внимание на то, как ценить другие формы интеллекта – видеть ценность в других системах и способах существования в мире и его понимания, особенно в период климатического кризиса.
