Гетероклитный мир Эглитиса
В галерее pop/off/art до 9 апреля открыта выставка «Искусственный свет» латвийского художника Андриса Эглитиса
Андрис Эглитис – один из самых признанных художников Латвии в своём поколении: он лауреат Приза Пурвитиса, участник латвийской экспозиции на Венецианской биеннале и первой Рижской биеннале современного искусства. Визиты его самого и его работ в Россию к общей радости стали достаточно регулярными (в галерее pop/off/art – это уже вторая его персональная выставка). Так что профессионалы и любители искусства могут наблюдать творчество художника в процессе, пошагово.
Новая выставка представляет разные по формату (от 20 см до четырёх с половиной метров) работы художника на тему Reflections. Значение этого слова на разных языках двойственно: и отражение, и рефлексия (нервное, сомневающееся в самом себе размышление о чем-либо). Эту рефлексивную природу творчества, иллюзорного изображения мира на картине очень ценит Андрис Эглитис.
В статье трёхлетней давности, посвящённой выставке латышских художников в галерее «Триумф», я связывал творчество Андриса Эглитиса с идеей гетеротопных, гетероклитных мест. Гетероклитные, гетеротопные пространства узаконены в языке описания художественных процессов Мишелем Фуко. Ещё в 1966 году вышла его знаменитая книга об археологии гуманитарных наук «Слова и вещи». В ней разведены понятия «утопия» и «гетеротопия». Утопия – «место, которого нет», образ чаемого, райского, идеального мира. Гетероклитное место, гетеротопия – иное, другое, неправильное, аномальное место, не дарующее, как считал Фуко, утешения. Гетеротопиям не свойственна лирика, они разрушают цельность мифологического, разбивают порядок на автономность и дискретность «иного» взгляда. Тема была развита Мишелем Фуко в книге «Другие пространства». В ней ещё более расширяется содержание понятия «гетеротопия». Гетеротопия проецируется на всю сеть человеческих отношений. Важно, что во второй книге Фуко предложил тезис: гетеротопия не просто встраивается в систему привычных отношений как ещё одно место, а своим появлением ставит под сомнение весь привычный ход вещей, традиционное понимание пространства и времени (примеры: кладбище, тюрьма, казарма, театр).
Если обратиться к живописным «отражениям» Эглитиса, то станет очевидно, что художник конструирует ситуацию именно иного, рефлексивного, ставящего всё под сомнение взгляда на привычную, даже банальную реальность. По силуэтам угадываются какие-то свалки, гаражи, промзоны. Чаще время зафиксировано самое неверное, призрачное: сумерки ли, рассвет ли… Иногда обнажена плетёная фактура холста. Перспективный коридор отсутствует. Пространство сжимается до состояния живописного рельефа. Предметный мир норовит притвориться абстракцией.
Одновременно глазу предоставлена осязательная работа понимать мир почти на ощупь. Ведь отражённые световые потоки, конусы, призмы сбивают чёткую систему координат. И надо ориентироваться как-то по-иному. В октябрьском обзоре 2016 года на aroundart.org писали и о выставке Андриса Эглитиса «Корни и пластик» в той же галерее pop/off/art. Процитирую сделанное там Юрием Юркиным меткое наблюдение относительно созданной художником модели презентации мира: «…Будто на вещи и их обломки смотрят насекомые, выползающие из трещин, покрытого занозами пола и густо проросшей травы. Формообразование Андриса также невольно отсылает к инсектоидным структурам, а минимальное вкрапление кислотных оттенков зелёного – к присутствию неорганической материи».
Некоторый тактильный эффект микронного движения по выщербленным, ржавым, спёкшимся поверхностям, которые становятся скалами или зарослями, гигантскими препятствиями, действительно даёт нам почувствовать, каково это – быть героем известного мультфильма «Путешествие муравья». Важно, что эта инсектная осязательная оптика позволяет пережить банальное и привычное как новое, интригующее и страшно интересное. В гетеротопии Эглитиса микродвижение по периферийным участкам мира совмещается с темой «искусство как улика». Неверный свет, всполохи, разрезающие тьму лучи прожекторов вводят в мир аффектов кино Дэвида Линча или любимого прибалтийской школой живописи гиперреализма, в котором самое ценное как раз не поэзия обыденного мира, реалистически увиденного под микроскопом, а невмещаемость привычных впечатлений в наш зрительный опыт. Такая гибридная сборка оптики – характерная черта и несомненное достоинство работ этого 39-летнего латвийского художника.
