Гений в обратной проекции
В Риге 20 августа прошла премьера фильма Серебренникова «Жена Чайковского»
Фильм «Жена Чайковского» Кирилла Серебренникова, конечно, достоин целых исследований о реинтерпретации традиции исторических байопиков сегодня. Потрясла прежде всего визуальная пластика. Благодаря режиссёру-художнику и двум Владам, художнику фильма Владу Огаю и оператору Владу Опельянцу, мы наблюдаем историю цвета скатерти на полотнах Курбе. Все краски достоверны, тяжелы, от копоти до пыли. Осязательными кажутся мельчайшие подробности кадра, начиная с сюрреалистического запелёнутого в скатерть цвета Курбе рояля, качающегося в окне, и завершая жирными точками летающих мух, кои в фильме играют едва ль не главную роль. У них своё либретто, своя жизнь, которая потом будто бы подарит идеи коммунальных мушиных концертов художнику Кабакову и музыканту Тарасову… Курбе, Менцель и передвижник Пукирев с полотном «Неравный брак» словно запрограммировали визуальную партитуру фильма. И она сразу опровергла традицию правильных костюмных мелодрам. Главный оппонент Серебренникова для меня – режиссёр Игорь Таланкин с его фильмом 1970 года «Чайковский». Презентационный советский двухчасовой клип с Майей Плисецкой и Смоктуновским на тему сошедшего с портрета гения без живых свойств у Серебренникова стал поводом рассмотреть всю эту глянцевую духовку и нетленку в микроскоп. Дабы тщеславие по поводу презентационных картинок из славного прошлого сменилось ужасом правды об эпохе, гениях и жертвах. Операция подобного рода отлично описана Свифтом в путешествии Гулливера к великанам, когда милая родинка придворной дамы вблизи воспринималась как прыщ величиной с яблоко. Все кокетства, жеманности и кракелюры прекрасной жизни с дребезжащим фарфором, каретами и фраками у Серебренникова стали фантасмагорией чавкающей грязи, сальных гримас, несвежего белья, искалеченных тел на церковной паперти и беспрестанного жужжания мух…
Этот гиперреализм словно заново открывает нам картины тех же передвижников. Труд Серебренникова, двух «владов», Огая и Опельянца, целой команды сотрудников, филигранно подбирающих артефакты, реквизит (художник по костюмам Дмитрий Андреев, помощник режиссёра Евгения Гершкович, многие другие), вознаграждён тем, что они вывели визуальный ряд эпохи из-под диктата литературоцентризма. И картинка стала по-настоящему живой и в чём-то завораживающей, магнетической, а в чём-то отвратительной, страшной в своей безусловной достоверности. Близкой к Киферу и Куннелису даже…
Эта тактильная среда присутствия в эпохе возвращает оскоплённый советскими штампами XIX век к какой-то неотменимой правде и психического переживания тоже. Миры вспоминаются не только Толстого, но и Диккенса, и Золя… И тут надо отдать должное тому точному выбору, что придумал Серебренников: в центре не гений-гей, не гений-гений, а жертва этого времени, этой гениальности и этих отношений: безвестная жена/вдова Петра Ильича Антонина… Её жизнь прожита актрисой Алёной Михайловой феноменально, в диалектике Ларса фон Триера, наверное… И вот смотрите, люди добрые, как обстоятельства несвободы превращают чистую душу в монстра… Смотрите, как платонические идеалы юной воспитанницы, её влюбленность в выдуманного ей самой гения сменились вожделением, похотью и фантазмами в духе порнографических открыток времени известной картины того же Курбе «Происхождение мира». Метаморфозы эти – отдельная тема и достойны многих строк… Интересно, что такое зуммирование образа и обстоятельств жизни героини очень стильно оттеняется нарочитой условностью образов окружения, словно увиденных в лупу коллекционера гравюр эпохи Домье. Череда типов в дико современной интермедиальной сборке выведена благодаря целой «могучей кучке» приглашённых друзей, учеников, соратников К.С.: от Виктора Рыжакова, Филиппа Чижевского, Петра Айду до восхитительных мастеров Гоголь-Центра (Ольга Добрина, Филипп Авдеев, Саша Горчилин, Гоша Кудренко, Артем Немов…), блистательных Вари Шмыковой, Владимира Мишукова и ролей – «валентинок» друзьям с Валерием Печейкиным, Оксимироном в роли Николая Рубинштейна, Юлией Ауг, Терезой Мавикой, Андреем Бурковским, Алексеем Кабешевым, Сергеем Невским, Саввой Савельевым… Отдельный восторг: маленькая роль музыканта и огромная композиторская работа Даниила Орлова, представившего тончайшим образом музыку «изнаночного» Чайковского… Который может быть провозвестником баллад участвующих в фильме Влада Наставшева и группы Shortparis…
Изнаночным по отношению к таланкинскому показал самого композитора Чайковского и Один Байрон… Любопытно, что он тоже вышел без ярких личных качеств. В случае с ролью Иннокентия Михайловича Смоктуновского они растворились в общих глянцевых страницах. В случае с Одином заявлена упрямая тема: право на инаковость, освобождающая от обязанности оправдываться, расследовать и объяснять. Такой, и всё. А жить с ним другим/другой… Тут-то тебе, бабушка, и Юрьев день…
Фильм очень неспешно двигается, зуммирует ситуации до кракелюр в оконной раме, чернильного развода на столе, оплывшего свечного огарка… Гиперреализм в сочетании с метакультурой остранения и необходимостью по ходу ситуаций выходить за пределы игры в старинную эпоху, комментировать действо из сегодня даёт большой ресурс доверия. Наше нынешнее право жить, знать и творить… себе кумиров…
