Foto

Как познать 49 форм тьмы?

Сергей Тимофеев

11.01.2023

Разговор с индийским режиссёром и художником Амаром Канваром о смутной возможности света в полной темноте 

Амар Канвар начинал как режиссёр, и он до сих пор снимает фильмы, но эти фильмы перетекают в сложные взаимосвязанные повествования-инсталляции, которые выставляются в музеях и на арт-биеннале. Совсем недавно его проект показывали в нью-йоркском MoMa (в коллекции музея уже есть одна его работа – 19-канальное видео и инсталляция под названием The Torn First Pages, 2004–2008). До этого были выставки в лондонской Whitechapel Gallery, в Marian Goodman Gallery в Париже и Нью-Йорке, в амстердамском Stedelijk Museum и не только, а также участие в целых четырёх выпусках Documenta (в 2002, 2007, 2012 и 2017 годах).

Кажется, и кураторов, и зрителей фильмы и выставки Амара Канвара подкупают поэтичностью и искренностью, хотя темы он берёт зачастую вполне сложные и конфликтные. Родившийся в Нью-Дели в 1964 году индийский режиссёр и художник снимал свои картины, в которых его герои и он сам рассуждали о проблемах труда и гендера, о насилии и справедливости, о правах коренных народов, о религиозном фундаментализме и экологии. Но это никогда не был документализм в чистом виде, свой метод Канвар описывал как «poetry as evidence» (поэзия как доказательство).

Фильм «Such a Morning» в Ishara Art Foundation в Дубае в 2020 году. Фото: Ismail Noor | Seeing Things

Однако и в этом его методе в определённый момент произошёл своеобразный философский перелом. Он выразился в фильме и выставочном проекте «Such a Morning», который был впервые представлен на Documenta 14 в Касселе и Афинах, а потом начал своё путешествие по миру – от Парижа до Дубая. Так он добрался и до индийского города Кочи, где вошёл в экспозицию биеннале Кочи-Музирис, подготовленную куратором из Сингапура Шубиги Рао, которая должна была открыться ещё в 2020 году. Но пандемия поменяла многие планы, и выставка встретила своих первых посетителей только в конце декабря прошлого года. Именно здесь в двух огромных залах здания Anand Warehouse (одного из целой серии крупных торговых складов, ставших площадками биеннале) увидел его работы и я. В одном зале шёл 85-минутный фильм, герой которого посвящает себя «поиску в темноте и молчании», а в другом на стенах было развешано множество проекций с задней подсветкой на одинаковые по размеру листы бумаги ручной работы, которые украшали то тексты, то снимки растений, то неясные узоры. Иногда эти проецируемые изображения двигались – например, внезапно оживала небольшая чёрная птица, а потом она застывала снова.

«Канвар создал удивительную работу, которую может считать каждый, но которая также, что особенно важно, не поддаётся интерпретации», – писала в 2019 году Аня Шремски в своей рецензии в издании ArtForum. Вернее, она поддаётся целому множеству интерпретаций, которые так или иначе оказываются связаны с возможностью обретения света среди почти полной тьмы. И это та ситуация, в которой многие из нас ощутили себя в 2020-х годах. Есть ли смысл в этой бессмысленности? Рушится ли мир вокруг нас? Как остановить это разрушение?

Амар Канвар в Кочи, на берегу перед Anand Warehouse. Фото: Сергей Тимофеев

Об этом мы и поговорили с Амаром Канваром, выйдя из помещения склада к воде – солёное и тёплое Аравийское море плещется вокруг Форта Кочи, района города, где раз за разом размещается биеннале Кочи-Музирис. Амар, среднего роста мужчина в очках и с тёмной бородой, курил сигареты India Kings. Он говорил неспешно и смотрел в сторону воды, иногда наш разговор прерывали рабочие, которые выходили из здания что-то распилить, а потом возвращались обратно. И мы тоже тогда делали паузу, а потом возвращались к разговору – вокруг фильма и экспозиции «Such a Morning» и времени, когда, как кажется, столь многие идеологические и социальные конструкции потеряли свой смысл.

Как появился этот проект? 

Эта работа началась с фильма, который я впервые показал в Касселе и в Афинах во время Documenta 14. Примерно с 2015 года я почувствовал потребность отстраниться от всего, что делал. Большинство политических или социальных систем вокруг не предлагали эффективных решений для той затруднительной ситуации, в которой мы все оказались, большинство доступных идеологических шаблонов или позиций, казалось, попало в расставленные ими же самими ловушки. Ещё мы увидели, что случилось с Сирией, и этому не было никакого объяснения, после Сирии вообще больше не о чем было говорить. И мы видели это в столь многих странах, и  вот теперь снова – в Украине. Так что в некотором смысле импульс для этого фильма – необходимость подготовиться к тому, что лишь маячит впереди, найти способ перенастроиться, чтобы только лишь начать представлять, воображать в уме некий перезапуск. Я почувствовал настоятельную необходимость отступить, отойти в сторону. Чтобы суметь увидеть те слепые зоны, которые обычно невидимы. 

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver

Так и получился этот фильм. Его главный герой – старый профессор… на самом деле их двое – мужчина и женщина, но она появляется позже. История начинается с профессора, который уходит со своей работы, из привычной жизни и исчезает. О причинах этого исчезновения ходит много слухов и домыслов, оно вызывает у окружающих некоторый дискомфорт. Его коллеги выдвигают несколько теорий на этот счёт, предположения не останавливаются. Наконец, кто-то выясняет, что он живёт в заброшенном железнодорожном вагоне в лесу на окраине города. Кажется, он задрапировал все окна и щели и существует там в полной темноте. Чтобы подготовиться, акклиматизироваться к этой темноте до наступления абсолютной тьмы.

Со временем профессор испытывает серию видений и прозрений, и тут, наконец, появляется новый персонаж. Это женщина средних лет, вооружённая винтовкой, она сидит внутри своего дома, словно бы она постоянно, вечно на страже. Проходят дни, месяцы и, может быть, даже годы, пока однажды группа мужчин, рабочих, не появляется из ниоткуда и не начинает разбирать её дом по частям. Переживание этого видения убедительно, тревожно и во многих отношениях вызывает ряд размышлений.

Вслед за этим профессор выходит из вагона поезда и пишет ряд писем ректору университета, своим ученикам, коллегам. Профессор сообщает, что существуют 49 форм тьмы, и пишет, что, прежде чем продолжить обучение студентов, необходимы дополнительные исследования каждой из этих 49 разновидностей тьмы. А потом он пишет своё последнее седьмое письмо, которое в некотором смысле является письмом для всех нас, – это что-то вроде приглашения собраться вместе, чтобы учиться, делиться, слушать и пробовать перезапустить мышление.

Темнота, тьма здесь не рассматривается как нечто негативное. Она понимается как нечто, что обладает потенциалом, нечто, куда вы можете войти и остаться там, и учиться смотреть заново, думать – иными способами.

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в Ishara Art Foundation в Дубае в 2020 году. Фото: Ismail Noor | Seeing Things

Заглянуть в какую-то сферу, в которую мы раньше не заглядывали…

Да. Всегда есть одна правда, которую вы можете увидеть при дневном свете. И есть другая, которую можно увидеть во тьме. Так чем же может быть видение из Сердца Тьмы? Как это видение нами переводится? К чему оно готовит наш разум, наше тело, наш способ смотреть, думать и слушать? Так что эта работа была о том, что до того, как начать утверждать «мы должны сделать это» или «мы должны сделать то», надо отступить и подготовиться, а затем попытаться собраться вместе для рестарта.

Но чувствуете ли вы, что такой перезапуск всё ещё возможен?

Я чувствую, что ситуация, с которой мы сталкиваемся в мире – когда почти ничто не имеет большого значения… когда, казалось бы, люди должны понять, что сейчас самое время, чтобы наконец исправить наш образ жизни, а вместо этого мы идём и делаем абсолютно противоположное… когда мы ясно видим ценность сохранения, мы, наоборот, уничтожаем. Так что совершенно понятно, что ничто сейчас не имеет большого значения и смысла.

Но при этом я осознаю, что это не первый случай в истории человечества или истории Земли, когда мы подходим к такому моменту. И что до нас, за сотни лет до нас, было немало людей, которые много и плодотворно размышляли о таких вещах. Есть много традиций, локальных традиций, духовных традиций, философских традиций, интеллектуальных традиций, которые глубоко вдумывались в смысл нашей общей бессмысленности. И эти размышления весьма изощрённы и логичны. Они предлагают множество способов думать, действовать, перекалибровывать, переосмысливать. Это далеко не первый случай, когда мы встаём лицом к лицу с подобным безумием или, вернее, потерей смысла.

Фильм «Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver 

Может быть, дело в том, что масштабы этого безумия сейчас невероятны.

Мы все перешли в цифровой век. Который, помимо того, что он позволяет людям и организациям постоянно манипулировать нами, заставляет нас 24 часа в сутки осознавать масштабы происходящего безумия. Что вовсе не означает, что раньше не существовало безумия таких же масштабов. Оно было. Но теперь у нас есть доступ к нему круглосуточно в мельчайших подробностях звука, изображения, текста – непрерывно, поэтому также возникает и это обострённое ощущение потери контроля, неуверенности, того, что всё вокруг апокалиптично, и так далее. Но, возможно, это не так. Лично для меня совершенно очевидно, что есть замечательные традиции, которые нас учат или, скорее, нам помогают. И это не только религиозные традиции, есть и философские традиции, которые экипируют вас необходимым для того, чтобы, если можно так выразиться, жить в центре апокалипсиса, который и есть мы. 

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в здании Anand Warehouse на биеннале Кочи Музирис 2022–2023. Фото: Владимир Светлов

Значит, речь идет скорее о поиске личного баланса, чем о «спасении мира»?

Когда смотришь вокруг, когда смотришь на окружающий мир, который вроде бы нуждается в спасении и распадается, одна из первых вещей, которую замечаешь, кроме распада и насилия, это то, что существует достаточно доказательств, свидетельств, наглядно подтверждающих этот распад. И эти свидетельства в течение достаточно долгого времени абсолютно ясны и открыты для всеобщего обозрения. Итак, если у нас есть доступ к этим доказательствам, но мы продолжаем разрушать и способствовать распаду, значит, что-то не так в том, как мы это обрабатываем (we are processing).  

При этом совершенно ясно, что, хотя в мире есть много людей, которые не за насилие и разрушение, есть также немало людей, которые выступают за все эти вещи. Причём на самом деле мы обнаруживаем, что есть немало людей, которые и против насилия, и за насилие одновременно. Поэтому вы можете повстречать очень милого мужчину, который крайне мягок и миролюбив в одной сфере своей жизни, но жесток в другой. 

И что это означает?

Почему я это сказал – я думаю, что мы подошли к такому моменту. Если мы посмотрим на Сирию, если мы посмотрим на Covid, а потом пост-Covid, если мы посмотрим на Путина и Украину… да даже если мы посмотрим на Индию, то и тут видно, где мы находимся – нас призывают искать отмщения, пропагандировать и оправдывать насилие и дискриминацию в ответ на вторжения, произошедшие несколько столетий назад. Причём создаётся впечатление, что за несколько сотен лет до вторжений ничего подобного не происходило, нет никакой сложности в изучении прошлого или настоящего. И теперь это стало приемлемо, это желание мести, самоутверждения и, следовательно, новой идентичности себя, сообщества, религии, нации. Так что наш уровень абсурда и причиняемой им боли очень глубок. Я думаю, что мы снова подошли к моменту, когда мы сталкиваемся лицом к лицу с тем фактом, что если вы говорите о спасении мира или пытаетесь сделать что-то в этом направлении, необходимо обратиться и к внутреннему «я». Я думаю, что именно тут, в конце концов, все мы находимся, смотрите ли вы на Афганистан или Пакистан, Филиппины, Россию, Украину… куда угодно. 

И если вы работаете над собой, мир вокруг вас действительно становится лучше. Я думаю, что если присмотреться определённым образом, то в бессмысленности есть огромный смысл. Это просто то, как вы понимаете внутреннюю работу собственного ума, и как вы обращаетесь к ней, как вы понимаете жизнь, как вы понимаете отношения между различными существами. Все эти вещи на самом деле накладываются друг на друга, а ещё они обладают потенциалом изменений.

Значит, без наших внутренних изменений, изменений себя мы не можем требовать перемен в обществе? 

Я только хочу подчеркнуть, что мне очень интересна та огромная работа, что уже была проделана, и это много размышлений, очень сложных, философских, а также психологических, которые обращаются к этой теме: внутреннее «я» в отношении к внешнему «я». И если это уже существует, нет причин изобретать велосипед. Новые решения должны уметь извлечь уроки из предыдущего понимания и связанных с ним идей, опираться на них. Потому что кризис, с которым мы сталкиваемся, не нов. Стремление к жестокости не ново. Это удовольствие от жестокости имеет очень долгую историю. Саморазрушительный нарциссизм также не нов. Заблуждения, возникающие из-за высокомерия, очень древние.

И всё это уже было понято и обдумано. Поэтому я считаю, что очень интересно посмотреть на людей прошлого, на то, как они это решали. Они не просто поразмышляли над этим и сказали, что надежды нет, – нет, они нашли много путей решения этих проблем, которые очень интересны. И я продолжаю использовать слово «изощрённые» (sophisticated), потому что это не просто метафора. Они не просто эзотеричны, они также очень рациональны, изощрённы и последовательны.

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в здании Anand Warehouse на биеннале Кочи Музирис 2022–2023. Фото: Сергей Тимофеев

Может быть, вы можете назвать имена тех людей из прошлого, которые как-то решали эти проблемы? 

Об этом больше знают историки, политические теоретики и философы, и там есть многое, чему можно поучиться, но я не учёный. Я думаю ногами. Я продолжаю ходить и обращаться к людям и спрашивать подсказки, чтобы справиться с повторяющейся болью, дилеммами и противоречиями внутреннего «я». Повторяющимися и постоянно присутствующими в разных расах, веках и временах. Должна быть причина, почему мы такие, какие мы есть. Должен быть способ это постичь.

Иногда мне указывали на старинные буддийские тексты о Шуньяте/Пустоте или на древние тексты по йоге, которые анализируют ум наряду с телом, выдвигая очень полезные и интересные идеи и модели. Или это может быть даже Катха-упанишада или Тибетская Книга мёртвых (Книга освобождения через понимание в Промежутке). Или истории, переведённые из устных преданий различных коренных общин. Их истории прожитых жизней, множества судеб, их травм и мудрости. Этому нет предела, и скоро вы поймёте, что все они говорят о нашем «я», о разуме, и это одна и та же карта разума, тела, земли и вселенной вокруг нас. Возможно, всё это едино в общем контексте исцеления. Для более глубокого постижения через обучение, через критическое мышление, через осознание тела и разума, через тишину и так далее. Вскоре вы поймёте, или, по крайней мере, я сам начинаю видеть эти нити, эти тропы экспериментов и анализа, очевидно, что все они имеют дело с одной и той же болью и путаницей нашего существования и необходимостью решать, реагировать, исправлять, переориентировать… это как процесс непрерывного оттачивания своего разума и тела с помощью целого ряда инструментов. И эти инструменты интеллектуальны, сложны, полезны, и они действенны. 

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в здании Anand Warehouse на биеннале Кочи Музирис 2022–2023. Фото: Сергей Тимофеев

В своих работах вы нередко используете текст, вы смешиваете его с разными другими медиа. Как текст работает для вас? Почему имеет смысл включать его в ваши работы?

Некоторые из моих ранних фильмов были без текста, но там был голос, это были своего рода эссе, и у них было своё особое звучание.

Голос нарратора?

Да. Голос рассказчика. Нередко мой собственный. Я думал, что на самом деле нам необходимо говорить, проговаривать, нам нужно в каком-то смысле обратиться в мир разговорной поэзии. А потом я от этого отступил – я подумал, что, может быть, на самом деле важнее слушать, а потом почувствовал, что, может, нам вообще нужно оставить этот голос в покое и погрузиться в тишину. Погрузиться в текст и молчание. В тексты, которые были написаны словами, и в тексты, которые были написаны невысказанными мыслями. Тогда, может быть, определённый способ видения приведёт к определенному виду постижения, который, в свою очередь, направит нас к определённому виду сострадания. Так что в каком-то смысле я чувствую, что почти с каждым фильмом я отступаю, отступаю, пытаясь добраться до той точки, где может вступить в игру иной набор чувств, снова воплощая возможность постижения. Как будто я снова и снова снимаю один и тот же фильм на протяжении последних 25 лет.

И я обращаюсь к одной и той же теме все эти годы. Я пытаюсь осмыслить именно те вопросы, которые вы мне задали. Но с каждой новой работой я испытываю другой способ постижения.

Ещё один способ постижения, и ещё один способ постижения, и иногда я устраиваю выставку, где может быть целый спектр таких способов представлен вместе. И это не отдельные пути, а переход от одной формы постижения к другой форме постижения и ещё к третьей, причём фактически все они пытаются постичь одно и то же.

Вы понимаете, что постигаете одно и то же, но за короткий промежуток времени вы узнаёте это с помощью других инструментов, иных чувств. И каждое это постижение совершенно разного качества, даже если вы пытаетесь понять одно и то же. Так что эти переходы к тому же чрезвычайно радостны, они оптимистичны, они придают сил, вызывают желание жить и действовать, быть и творить, и многое делать в этом мире – не только в качестве производителя, но и как посетитель или зритель.

В общем насчёт текста и изображения – это всё об одном и том же, я просто это переигрываю. В этом фильме, например, есть текст, и вот история заканчивается в фильме, но затем история продолжается вне его, и главный герой продолжает писать свои письма, хотя фильм уже закончился. Последнее письмо, которое он пишет, на самом деле похоже даже на всеобщий призыв к сотрудничеству. Так что иногда люди откликаются на этот призыв. И тогда эта история становится коллективным процессом исследования. А потом она становится чем-то другим, более физическим и личным, и так далее. И так со временем она становится очень разными вещами. Может быть, вы или кто-то еще в Кочи захочет пойти дальше в исследовании одной из 49 форм тьмы. Кто знает, что мы сможем тогда обнаружить?

Фильм «Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver 

Но этот главный герой, профессор математики – стоит ли за ним какая-то реальная личность или это собирательный образ? 

На самом деле это и он, и она, а они это мы. Если вы посмотрите на свою собственную жизнь, вы почувствуете, что есть часть вас, которая хочет выйти из всего этого и отправиться в изоляцию, найти паузу, чтобы попытаться постичь, как прожить это абсурдное существование.

И потом есть другая часть вас, если вы посмотрите на неё (героиню) – вы также можете быть и ею. Когда ты видишь, что на твоих глазах весь твой мир распадается. Но ты не уверен, происходит ли этот распад в настоящем, или это произошло совсем недавно, или это то, чего ты ещё ждёшь. Верно? Так что ты можешь быть ею, ты можешь быть им, он может быть ею, а она может быть им. Поэтому, когда вы в ситуации, когда так много возможностей осуществимы, это пространство обладает огромным потенциалом. Потенциалом для умозаключений, озарений, откровений, инстинктивных интуиций, постижений разного рода. Она могла бы читать книгу о нём. У него могли бы быть видения о ней.

Фильм «Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver

Всё взаимосвязано…

Всё взаимосвязано, всё допустимо. И в этом смысле это не то пространство, к которому мы привыкли. Итак, что эта история делает с вами: она вводит вас в такую зону, где открываются различные интерпретации и разные смыслы. Поэтому даже если кто-то может решить, что она, её мир разрушается, другой может сказать, что на самом деле она освобождается. Она всегда защищала себя и свой дом. Но теперь она свободна, ведь её дома больше нет. Я имею в виду, что есть две совершенно противоположные позиции, и обе они вполне достоверны. Итак, насколько они соответствуют действительности? А что более справедливо для вас? Как вы это интерпретируете? И так далее, и так далее. Когда вы доберётесь до его писем, и до его седьмого письма, вы найдёте там много примеров. Это умозрительная встреча, умозрительное собрание, где первым пунктом повестки дня является обсуждение вопроса о «может быть» (maybe). Они обсуждают, что значит «может быть». Это открывает столько возможностей и философских, метафизических, интеллектуальных, духовных позиций. И они не новы, если вы обратитесь назад, то обнаружите традиции, которые размышляли над вопросом о «может быть» и писали об этом. 

Как же мы к этому относимся? Различные вещи перечислены таким образом, что сопоставление первой со второй, третьей, четвёртой и т.д. начинает подбрасывать нам разные образы мышления. Интенция тут не в том, чтобы отстаивать какую-то другую модель, а в том, чтобы открыть своё тело, существо, ум, сердце множеством различных способов. Это определённого вида подготовка – ещё до того, как вы начнёте что-то делать.

Фрагмент экспозиции «Amar Kanwar: Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver

То, о чём мы говорим, для меня связывается и со строкой, которая с подачи куратора Шубиги Рао стала мотто 5-го выпуска биеннале Кочи-Музирис: «В наших венах текут чернила и огонь». Для меня чернила – это традиция письма, того, что написано, некая аккумулированная культура текстов и мышления.

Вы знаете, существует множество знаний и интеллектуальных исследований, вполне последовательных, а также множество примеров художественного выражения, или литературного, или поэтического, которые в течение очень длительного времени существуют без записи. Это во многом связано с устной традицией и традицией памяти, она крайне широка и существует и в том месте, где мы сейчас с вами находимся. И она определенно живёт вне письменного, печатного слова, но тем не менее обладает большой ценностью.

А если это не написано, то как к этому подключиться? 

Самый захватывающий способ получить ответ на этот вопрос (и им точно не будет моя попытка ответить на него) это, если бы вы сформулировали, что слышали, что существует обширная литература и знания, которые есть, но они не записаны. И если это не записано, как можно найти это, узнать это, подключиться к этому? И просто написали бы эти два предложения на языке малаялам* на листке бумаги, просто попросили бы кого-нибудь написать это для вас на малаялам, и вы бы пошли потом по улице и задавали бы свой вопрос одному за другим тем, кто готов на него ответить. Каждый из них предложил бы вам какой-то маршрут или способ. Они не удивятся: «О чём это ты говоришь?!» Они не растеряются, они скажут: «Конечно!»

Они примут это как что-то вполне естественное… 

Да. И один скажет: «Можно вот так». Следующий скажет – вот этак. Каждый укажет вам какой-то иной путь.

Амар Канвар в Кочи, на берегу перед Anand Warehouse. Фото: Сергей Тимофеев

Это мой последний вечер в Кочи, так что, возможно, мне придётся приехать ещё раз и тогда уже основательно пройтись по улицам с листком бумаги и вопросом на нём. (Оба смеются.)

Да, я надеюсь, что это будет ещё более замечательный визит.

Спасибо за разговор!

 

* Дравидийский язык, распространённый на юго-западе Индии (в основном среди народа малаяли) и состоящий в тесном родстве с тамильским языком; один из 23 официальных языков страны. На малаялам говорят свыше 35 миллионов человек (малаяли) – прежде всего, в индийском штате Керала, где расположен город Кочи.

Верхнее изображение: Фильм «Such a Morning» в Marian Goodman Gallery, Нью-Йорк, 2018. Фото: Cathy Carver

 

Публикации по теме