Делать то, что потом останется
Кураторы из Санкт-Петербурга Анна Биткина и Мария Вейц делятся своими идеями в преддверии международного семинара «A gathering of the ar (c) t (c) tribes II», который на этой неделе состоится в Норвегии
23/10/2014
24 октября в расположенном севернее Полярного круга норвежском городе Му-и-Рана начинается большой международный семинар «A gathering of the ar (c) t (c) tribes II», посвящённый городскому развитию и социальным переменам, которые рассматриваются через призму арт-проектов в публичном пространстве. Одна из основных тем семинара: «Может ли искусство выступать как агент социальных перемен?» Организаторы считают, что «социально ориентированные арт-проекты включаются в реальность и могут задействовать темы технологий, экологии и политики. Вовлечение и участие в них общественности – зачастую их фундаментальное условие».
Рассказать о своих проектах и поучаствовать в семинаре от России приглашены Мария Вейц и Анна Биткина, основатели Творческого объединения кураторов ТОК – некоммерческой арт-организации, реализующей междисциплинарные проекты в сфере современного искусства, дизайна и социальных наук. Одна из их крупных инициатив – «Критическая масса», международный проект современного искусства, который исследует жизнь мегаполиса на примере Санкт-Петербурга и проводится с 2011 года. Основная составляющая проекта «Критическая масса» – выставка паблик-арта, которая проходит каждые два года на различных открытых площадках в отдалённых от центра районах города. Кураторам ТОКа интересны и попытки переформатировать какие-то вещи, которые напрямую, казалось бы, не связаны с искусством, например, общепринятую модель пространства постсоветской среднеобразовательной школы. В этом процессе они объединяют художников и дизайнеров. Всё это далеко не случайно – ведь молодому человеку, который провёл десять лет в более открытом, свободном и дружелюбном пространстве, наверное, буде легче найти общий язык и с открытыми для интерпретаций работами современного искусства. И это только один из плюсов.
С Анной и Марией мы повстречались в Риге, куда они приезжали выступить в рамках фестиваля Survival Kit. Мы сидели в кафе «Истаба» и говорили о том, как они реализуют свои проекты в российских реалиях, в чём тут сложности и каковы перспективы того, что они делают, на фоне достаточно непростых социально-политических процессов. А начали мы с попытки выяснить, что такое паблик-арт – слово, которое на слуху в художественной среде, но при всей трендовости, как оказывается, вовсе не однозначно.
Анна Биткина на круглом столе по паблик-арту. 2011. Фото: из архива ТОК
Анна Биткина: Термин «паблик-арт» мы использовали довольно активно, а потом перестали. Потому что он уже не описывает то, что мы делаем. Да, мы действительно работаем в открытых общественных пространствах, но иногда и в закрытых – таких, как какие-то государственные институции, библиотеки, школы, кинотеатры. Часто общаемся с представителями местной администрации. И мы считаем, что это тоже часть нашей деятельности.
Мария Вейц: Скорее, мы занимаемся социальными практиками в современном искусстве. Или темчто ещё называют new public art, когда весь город и всё публичное пространство становится сценой для перформативных практик или вообще практик взаимодействия между людьми.
Давайте внесём ясность – а что такое тогда «старый паблик-арт»?
А.Б.: Это скорее такая репрезентативная форма, основанная на объектах. Скульптура, инсталляция… Что-то более статичное…
М.В.: Если посмотреть на нашу первую выставку «Критической массы», которую мы сделали в 2011 году, то это, безусловно, «старый паблик-арт», потому что это были работы в общественном пространстве, связанные с конкретным местом, не все они предполагали какую-то интерактивность со зрителем. И это были довольно статичные объекты.
А.Б.: Некоторые из них более успешно, а некоторые менее выполняли те функции, которые несёт в себе паблик-арт: он должен запускать процессы вокруг, способствовать создания культурной среды, выстраивать контакты между различными сообществами. Нам интересно работать с разными проблематиками, с одной стороны, с другой – использовать разные кураторские практики. В проект мы всегда приглашаем новых авторов, которые создают работы, привязанные к проблематике и истории места.
Из выставки «Критическая масса» 2013 года. Ханс Розенстрём. Наблюдатель
М.В.:. Сначала мы работали в центральных районах города, когда ничего подобного вообще не было. Но стали появляться ещё другие такого рода проекты. И мы тогда сделали выставку в спальном районе. Нам хотелось поработать с идентичностью и культурной памятью спального района. Хотелось поговорить о функции таких районов, о том, как они меняются и меняются ли они вообще. Что они представляют собой для Петербурга с его красивым центром и безликими новостройками, появившимися в разное время.
А.Б.: Какой потенциал есть у этих районов, что там вообще происходит, кто там живёт.
М.В.: А третья выставка будет совсем другая, более сконцентрированная, потому что будет происходить в отдельном особняке XIX века, который за время своего существования выполнял очень разные функции, а потом долго был заброшен. Т.е. там много исторических пластов, с которыми мы хотели бы поработать.
А.Б.: Это здание, известное как дача Громова, хотели снести в начале 2000-х, но местное сообщество, которое оказалось в этом районе сильным и активным, воспротивилось. И с этими людьми мы тоже будем работать в этом проекте. Т.е. не только разбираться с историей и анализировать настоящее, интересно и предложить какие-то сценарии того, что с этим местом будет дальше.
Мы в принципе постоянно нащупываем разные возможности кураторской практики и креативных процессов – как они могут повлиять на решение социальных проблем и как они могут запускать те механизмы, которые могли бы вести к всеобщему благополучию хотя бы в рамках небольшого сообщества…
И получалось добиться позитивного результата?
А.Б.: Не то чтобы мы изменили мир. Но вот есть у нас такой проект – дизайнерская платформа, – в рамках которого мы вместе с детьми, родителями и учителями пытаемся придумать, как можно изменить интерьер очень типичной школы, которая была построена в советское время.
М.В. Не совсем интерьер… Как изменить окружающую школьную среду, чтобы это повлияло на сам образовательный процесс. Т.е. мы взяли типичную школу, построенную буквой П, четыре этажа, столовая, спортивный зал. Дело в том, что школа такая и вообще весь образовательный процесс в России, всё это очень удалено от того, какой жизнью живут эти дети за пределами школы. Я зашла в неё и почувствовала, что ничего не изменилось с того времени, когда и я окончила такую же школу 15 лет назад. Тот же запах столовки, угрюмые стены. Мы посидели на уроках – образовательный процесс тоже остался таким же.
Фото: из архива ТОК
В то же время если мы посмотрим, скажем, на скандинавские школы, то там, во-первых, есть стремление отойти от этой иерархии ученика и учителя, когда один противопоставлен другому и есть всегда Старший, который диктует условия. Современное европейское образование предлагает, особенно для детей помладше, какие-то другие модели коммуникации, когда учитель – это проводник, некий медиатор между тобой и информацией, которую ты получаешь, и вообще внешним миром.
Мы хотим переструктурировать школьное пространство, которое организовано по вполне тюремному принципу. Есть коридор с расходящимися по обе стороны кабинетами, замкнутыми на себе, и в каждом доска и учитель. Внеся изменения в дизайн и структуру здания, мы хотели бы повлиять на учебный процесс, сделать его более современным и интересным детям.
А.Б.: Нам ещё важно изменить в головах учеников представление о том, что они могут. Если мы отталкиваемся от их мнения, вместе делаем проект и их желание изменить школу в лучшую сторону осуществляется, то они выходят во взрослую жизнь с пониманием того, что их мнение что-то значит.
М.В.: К тому же в школе находится и краеведческий музей, посвящённый истории района Чёрная речка. И учителя очень гордятся им, а детям это вообще неинтересно. Они не могут никак с собой его соотнести. И мы подумали, что нам интересно было бы вовлечь детей в процесс переделки его экспозиции. Когда дети снимают видео о предметах, которые имеют отношение к их семье и, возможно, к истории района, к истории города. И мы вместе с дизайнерами ещё придумываем музейные модули, куда новые предметы экспозиции будут помещены.
А.Б. : Eщё мы хотим избавиться от этих угрюмых, мрачных стен и сделать часть стены, идущей вдоль музея, прозрачной, что поможет внести в здание больше воздуха и света. Но это только один из сегментов. Художники предлагают библиотеку и музей вообще освободить от стен – сделать одно образовательно-рекреационное пространство.
М.В.: Конечно, всё это не ново. Но в Россию всё приходит немножечко попозже. И в Петербурге таких проектов мало, вообще практически нет.
А.Б.: Нам очень интересно поработать не только с тем, что есть сейчас, но и с тем, что было до этого – с идеологией архитектуры советских школ. И на самом деле вернуться к идее конструктивистов, которые предлагали, чтобы школа была таким community centre, как это и произошло, но в других странах. Чтобы школа заменила отчасти функцию этих сетевых домов культуры, которые существовали в советское время. Такая идея центра, которым могла бы быть школа для учеников и их родителей, модифицировалась в эти школьные музеи. Их целая сеть, в каждой третьей школе в России есть такого рода музей, некий придаток, с которым никто не знает, что делать. Т.е. поработать с этим прошлым, с этими идеями, которые менялись и реализовывались в других странах, с теоретическим пластом истории архитектуры.
На выставке «Критическая масса» в 2013 году. Гарет Кеннеди. Последний дом в деревне Купчино
А как проходили ваши выставки «Критической массы»? Какими были самые удачные проекты?
М.В.: Мне кажется очень удачным проект, который проходил в рамках второй выставки, – «Последний дом в деревне Купчино» Гарета Кеннеди. К нам художники приезжают на довольно серьёзные исследования. И его визит тоже занял месяца три. Художник работал с темой массовой застройки в 70-е, когда город начал расширяться и деревянные дома начали массово сносить. В процессе исследования Купчино и подготовки выставки мы познакомились с местным активистом, водителем автобуса, который в свободное время занимается изучением истории своего района, этого спального Купчино. Он создал сайт, который регулярно пополняет всякими картами, архивными фотографиями. И он рассказал об истории одной семьи, которая вот так лишилась своего деревянного дома. Люди жили-жили, а потом пришло государство и сказало: вы должны переехать. Они были несогласны. Им перекрыли воду, электричество и так далее и долго их пытались выселить. В конце концов при поддержке милиции, под дулом пистолета, это удалось. В результате на этом месте так ничего и не было построено, потому что грунтовые воды там оказались слишком близко к поверхности. И для этой семьи такое понятие родового дома, родового гнезда было очень важно. Каждый год, после того как дом снесли в 1976-м, они собираются на этом месте.
Гарета эта история очень тронула и он решил воссоздать структуру этого дома, привлёк местный деревообрабатывающий завод, учеников-краснодеревщиков, школьников, занимавшихся историей Купчино.
А.Б.: Это была однодневная акция. Модель дома из берёзовых балок была создана по чертежу, который нам предоставила эта семья. И вот было публичное мероприятие, когда собрались жители района, собрались представители этой семьи в нескольких поколениях и этот дом воссоздали. Гарет работает с таким понятием, как folk-fiction. Т.е. он пытается элементы местного фольклора, местной культуры вписать в более глобальные контексты.
М.В.: Плюс он придумывает какие-то новые ритуалы…
А.Б.: И выстраивает таким образом новые связи в местном сообществе… Плюс весь процесс и его финальную стадию он снимает на восьмимиллиметровую камеру, придавая этому проекту ещё и эстетику старого документа. Это был проект, который непосредственно в его создание очень глубоко вовлёк целую группу человек, около 50. И то, что осталось, – это фильм, который теперь находится в музее местной школы и в колледже краснодеревщиков, и сама модель этого дома, которая была перенесена во двор этого колледжа.
Мария Вейц (слева) вместе с художницей Майей Зак. Фото: из архива ТОК
То, что вы рассказываете, – очень хорошие примеры гуманизации среды, её культурного обживания. Это очень здорово. Но не получается ли так, что сам вектор развития общественно-политической ситуации сейчас развёрнут в другую сторону? Как вы себя чувствуете при таком раскладе? Когда вы что-то строите…
М.В.: А получается, что строим на песочке… Да, это всё верно, с одной стороны. Мы это очень много между собой обсуждали. Когда мы начинаем работать в общественном пространстве, это всегда включает в себя борьбу с ветряными мельницами. Потому что любой шаг должен быть регламентирован, разрешение надо получать на всё. И это всегда преодоление, но нас это пока не останавливает.
Все общемировые разговоры о джентрификации, о том, что у обитателей есть право на город, всё это тоже в какой-то момент стало в России достаточно бурно обсуждаться. Было много людей, которым эти проблемы были интересны, и они хотели их решать. Но теперь, после целого ряда политических событий и возникновения гораздо более пристального внимания государства к публичному пространству, мы опять сталкиваемся с ситуацией, когда границы его использования начинают сужаться. И новые ограничения идут по нарастающей. Но мы всё равно планируем следующую выставку, и администрация того района, в котором мы будем его делать, пока что встретила нас очень большим энтузиазмом, они рады этому сотрудничеству.
В своих проектах мы затрагиваем важные социальные и политические вопросы, но мы стараемся это делать, выстраивая диалог с общественными институциями, метод провокации нам не очень близок. Но вот это общее ощущение, что у тебя могут руки опуститься от того, что вокруг происходит, оно, конечно, присутствует.
А.Б.: Видишь, как закрываются различные общественные и культурные организации или у них проходят какие-то проверки совершенно невнятные, непонятно, с какой целью. Но мы сами пока с цензурой не сталкивались. Были у нас довольно жёсткие отношения с администрацией района, когда мы в Купчино работали. Но здесь всё очень зависит от того, какой человек там сидит, какой он формации, поколения. Например, со школой, о которой мы говорили, и её дирекцией у нас сложились прекрасные отношения.
М.В.: Вообще кажется, что на таком среднем уровне сидят абсолютно нормальные люди, с абсолютно адекватной оценкой всего. Сначала они, правда, спрашивали: «Зачем вам это нужно?» Как будто есть некая выгода, о которой они не знают, и мы вот что-то прячем и имеем разные задние мысли.
А.Б.: Но когда мы разговаривали, объясняли, то в конце концов сразу несколько школ захотели, чтобы именно с ними мы осуществили свой проект. И мы получили деньги на это, слава богу, российские. И поняли, что идём в правильном направлении, потому что если всё будет успешно и пилотный проект получит хорошую инфоподдержку, то эта методика может быть модульной и мы сможем осуществить нечто подобное и в других школах. Да, мы погружаемся в тернии постсоветской России, но пытаемся найти единомышленников, с которыми сможем работать внутри каждой конкретной институции. Возможно, это звучит утопически, учитывая вообще…
М.В.: И мы вообще идеалисты…
А.Б.: …политическую ситуацию в России. Просто мы как-то по-другому не можем. И не хотим уезжать, нам нравится жить в Петербурге. Но мы вот как-то не совпадаем, во-первых, с немалым количеством русских людей, во-вторых, вообще с политикой российского правительства.
Во время выставки на даче Громова, Санкт-Петербург
Понятно, что ваши проекты не могут изменить общую ситуацию. Но мне кажется, что её как раз и можно изменить только очень конкретными «малыми делами». И то, что консервативный поворот произошёл так легко, может, говорит о том, что в своё время эти очень необходимые дела не были сделаны – и какие-то очень элементарные, но мыслеобразующие вещи остались на своих местах.
А.Б.: Знаете, если говорить ещё про петербургскую художественную среду, очень мало художников вообще реагируют на то, что происходит на политическом уровне в России. Художники продолжают заниматься своей студийной работой.
М.В.: В основном – саморефлексией… И если ты как художник ограждаешь себя от очень важных событий, которые влияют на судьбу твоей страны, это всё-таки странно.
А.Б.: В российском обществе это вообще редкость – чётко выраженная гражданская позиция, желание что-то сделать на благо общества.
М.В.: Потому что нет гражданского общества, откуда же взяться гражданской позиции.
А.Б.: И это начинается с базовых общественных институций – детского сада, школы, университета…
М.В.: Когда мы пришли в школу, то сразу начали разговаривать с детьми. Они были среднего возраста, семиклассники. И они сказали: «Вы не первые к нам приходите, всё равно ничего не получится, давайте вы не будете тратить наше время». Правда, они нас сразу зауважали, потому что разговор был очень честный. И мы им говорили так: «Мы не обещаем, что мы вам всё поменяем и это будет быстро. Давайте вместе попробуем. Мы пришли и хотим вместе с вами попробовать ещё раз. Мы понимаем, что вы устали от этого, но – вдруг получится?» И они раскрылись и столько идей нам накидали. И это ещё одна причина, почему мы не можем это бросить.
На выставке «Критическая масса» в 2013 году. Иоанна Райковска. !КИНО!
Ваши проекты были и на Манифесте, которая завершается в Петербурге 31 октября?
М.В.: Мы курировали три проекта в публичной программе и два в параллельной. И были очень рады там участвовать, хотя претензий, конечно, было достаточно. Манифеста тоже оказалась заложником ситуации. Часть Манифесты финансировалось городом, город не выплачивал деньги, соответственно, всё тормозилось.
Почему так?
А.Б.: Потому что городу это не нужно. Эрмитаж очень хотел разогреть свою площадку для современного искусства, представив престижную биеннале. Но вот интересы Эрмитажа не очень совпали с интересами города. Внутренней мотивации там почти нет…
М.В.: Манифеста отчасти поэтому так мало визуально присутствует в городе. Деньги на её рекламу были переведны слишком поздно.
А.Б.: На 80% бюджет Манифесты состоит из государственных денег, денег налогоплательщиков. И они имеют право знать больше. Хотя бы знать о том, что Манифеста проходит в городе. Если говорить о событиях публичной программы, по сравнению с 5-миллионным населением города только какая-то маленькая группа людей ходит на мероприятия. Это очень мало по сравнению с тем объёмом средств, которые на всё это потрачены. Нерационально потраченные средства – это вообще беда всех больших биеннале.
Не уверен. Скажем, от Документы в Касселе было другое ощущение. Но там просто уже есть вся эта инфраструктура, в которую это всё очень легко вписать.
М.В.: И такая инфраструктура не будет создана в рамках Манифесты. Можно было бы её использовать как некий трамплин, начало, но этого не случилось.
А.Б.: Я помню, сколько людей видела в Касселе, целые толпы с этими зелёными книжечками – путеводителями по Документе – в руках. А сколько людей не из арт-среды приехало специально в Петербург?
М.В.: Мне кажется, что многие арт-акции последних лет используются официальными СМИ для того, чтобы создать негативное отношение к современному искусству. Что такое современный художник? А, это тот, который себе яйца прибил на Красной площади. Ну, понятно… лучше бы он пошёл на завод работать. Поэтому, может, и нет такого явного интереса у людей.
Они думают, что они уже всё знают. И это знание очень уверенное, так же как у тех, кто не жил в СССР, но считает, что это было нечто замечательное.
А.Б: Знаете, есть ещё отдельная такая линия молодых российских чиновников. Их очень сложно идентифицировать. Они выглядят очень западными, модными, все на гаджетах. Но что у них дома? Иконы везде стоят, они ходят молиться чуть ли не каждый день, а с другой стороны они пропагандируют развитие креативных индустрий. Такой микс в головах, каша… И совершенно не понимаешь, что у них на самом деле на уме.
М.В.: Вообще не знаешь.
А.Б.: Вот как раз в Купчино в связи с нашей работой мы столкнулись с таким чиновником – хипстером и жутким карьеристом.
М.В.: Но если ты не карьерист, ты не пойдёшь в правительство работать. Понимаешь?
А.Б.: Но это был такой махровый… (Смеются.) Ой, не знаю, я, наверное, очень наивная… Но мы как-то совсем ничего не рассказали вам про паблик-арт! (Общий смех.)
