«Этот фестиваль родился из невозможности»
Разговор с куратором 11-го выпуска фестиваля Survival Kit Катей Крупенниковой
Я вхожу в здание на улице Тербатас, неподалёку от Матвеевского рынка и бывшего Дворца спорта, на месте которого уже 12 лет за забором растёт молодой лесок. Его неплохо видно с верхнего этажа дома, в котором какое-то время размещался Музей словесности и музыки, а теперь кипит работа над 11-м выпуском фестиваля современного искусства Survival Kit, детищем Латвийского Центра современного искусства. На втором этаже я попадаю в комнату, в которой высокая молодая женщина в джинсах, кроссовках и белой майке с надписью «Печаль победит счастье» придумывает, как будут висеть на стенах работы Мохаммада Али, сирийского художника-беженца, живущего в Швеции. Это серия рисунков на вырезках из газет.
Женщину зовут Катя Крупенникова, и она, похоже, с большим трудом отрывается от организационного процесса для того, чтобы начать наш разговор. «Как? Неужели уже 5 часов дня? Действительно?» Но потом точно так же, как только что она вся была сконцентрирована на инсталлировании выставки, честно и безоговорочно отдаётся разговору.
Катя Крупенникова в экспозиции Сигрид Виир. Фото: Сергей Тимофеев
Катя Крупенникова – куратор 11-го Survival Kit, для которого она выбрала тему Being safe is scary. А ещё, мне кажется, она максималист в своей попытке по-настоящему быть «здесь и сейчас», в том, что она делает именно в этот момент. Стоит вспомнить, что Катя окончила Московский институт стали и сплавов по специальности «Информационные системы в экономике» в 2004 году, а в 2008-м, работая менеджером проектов в такой крупной западной компании, как Shell, параллельно решила получить второе высшее образование по истории искусства в Российском гуманитарном университете. Чтобы вскоре полностью перейти в совсем другой мир.
«Я этим занимаюсь, потому что не могу не заниматься. Раньше я работала в сфере IT бизнес-аналитиком и руководителем проектов. И я оттуда ушла, без сожалений, просто потому что должна была заниматься искусством… Куратор – это не просто человек, который делает выставки. Это человек, который несёт мысль в общество, помогает художникам, заботится о том, чтобы художники работали в комфортной среде. Художник фокусируется глубоко, но в какой-то одной сфере. А куратор всё это компонует, соотносит отдельные темы таким образом, что они становятся концепцией».
Мохаммад Али. Fears Fresh. Фото: Маргарита Огольцева
Первые кураторские проекты Кате удалось осуществить на московской международной биеннале молодого искусства «Стой! Кто идет?!» После этого Катя начала работать в «Восточной галерее» и параллельно основной работе вместе с художником MAKE организовала серию из восьми независимых проектов – выставок в контейнере для перевозки грузов. После защиты диплома в РГГУ она подала заявку в голландский кураторский центр De Appel, основанный в 1975 году и известный как важная образовательная платформа в этой сфере. После периода жизни в Голландии и нескольких крупных выставочных проектов, реализованных там, пару лет назад Катя в качестве куратора начала сотрудничать с такой ключевой российской арт-институцией, как фонд V-A-C (который в самом ближайшем будущем собирается открыть Москве свой собственный и амбициозный дом культуры). Но постоянно она проживает в Голландии, где продолжает работать над выставочными проектами и преподаёт художникам – как раз то, как делать выставки.
Сабиан Бауманн. Ныряя с Изабеллой. Фото: Маргарита Огольцева
«Я стараюсь следить за тем, чтобы не наврать», – говорит Катя. – «Быть художником это значит постоянно делать выбор. Даже маленькие детали могут этот выбор изменить, представить работу в другом свете. Куратор тут – и проводник, и медиатор, и психоаналитик. Я беру произведение у художника, и это моя ответственность – в какой контекст я его поставлю. Поэтому я всегда спрашиваю художников, комфортно ли им находиться вместе с той или иной работой. Я всегда присылаю им фотографии – кто ещё выставляется рядом с ними в этом же пространстве, чтобы художник понимал, что я серьёзно отношусь к тому, что он или она делает».
В этом здании 4 сентября откроется 11-й фестиваль Survival Kit. Фото: Маргарита Огольцева
Вспоминая то, как однажды кардинально изменилась её жизнь, Катя говорит: «Я как Алиса в Стране чудес. Сделала один шаг, а дальше только летишь и смотришь, какие ещё чудеса тут происходят». Но понятно, что чудеса не происходят совсем уж сами собой. Над ними надо уметь работать, и этого Катя Крупенникова точно не боится. Хотя сама тема страха для неё очень важна – вообще похоже на то, что это и есть ключевая тема 2020 года, в котором девизом нового выпуска Survival Kit стала фраза Being safe is scary. В кураторском обосновании это трактуется так: «Понятия безопасности и защищённости занимают центральное место в современном политическом воображении. Они используются для обоснования войн, националистических программ, расизма и неравенства, а также для легитимации и нормализации широкого контроля и самоконтроля, агрессии, ненависти, замкнутости и других реакционных установок и политик. Политика страха питается нестабильностью. Целые системы господства построены на жестокой иллюзии защиты, поощряющей жестокую конкуренцию и навязывающей как финансовую, так и моральную задолженность». С самых разных смыслов этого противопоставления (и взаимозависимости) опасного/безопасного мы и начали наш разговор в одной из комнат второго этажа, где разместилась экспозиция эстонской художницы Сигрид Виир.
Я знаю, что вы прилетели в Ригу из Амстердама в середине августа, и в соответствии с официальными предписаниями вам пришлось 14 дней провести в карантине. Насколько это ощущалось safe и насколько – scary?
Честно говоря, это было прекрасно. Первые десять дней я провела в Юрмале, и мне как раз хотелось на время оказаться подальше от людей. Вообще, Латвия по сравнению с остальным миром предстаёт как будто такой странный островок спокойствия, почти вне Covid. Через месяц мы открываем выставку в Голландии, и там действуют абсолютно другие правила. Там всё приходится планировать гораздо более сложно.
Тема безопасности и страхов – как давно она для вас возникла и почему фраза Being safe is scary, которая в публичное поле попала ещё на 14-й DOCUMENTA в Каселе, стала «заглавной» и для 11-го выпуска Survival Kit?
Начала я об этом думать в 2011 году, когда я ещё только становилась куратором. В то время в Берлине я увидела кампанию граффити «Диктатура безопасности», направленную против повсеместного распространения камер наружного наблюдения. И она меня как-то очень сильно задела, я тогда сфотографировала это граффити, это изображение у меня сохранилось в архиве и периодически как-то всплывало. С 2015 по 2017 год я работала над выставкой Post-Peace о том, каковы границы войны, каким образом война присутствует в повседневной жизни и как слово «мир» на самом деле имеет довольно агрессивное значение.
И выставка Being safe is scary, наверное, продолжает этот интерес. Когда я увидела в 2017 году работу Banu Cennetoğlu, она меня тоже очень поразила и задела. Я лично знаю Бану, мы познакомились в Стамбуле, когда я готовила Post-Peace, а потом вместе работали на ассамблее в Бергене. И я знаю, что она очень серьёзно относится к тому, что делает. Для неё искусство – это не только арт-объект, а возможность распространить некую информацию, которая не попадает в медиа. Она использовала некоторые буквы с фасада кассельского Фридрихцаниума, а некоторые сделала специально, и таким образом на фасаде музея возникла эта надпись – Being safe is scary.
Я подумала, что было бы здорово, если бы эта фраза продолжала жить. Когда я придумывала эту выставку и искала для неё название, у меня всё время крутилась в голове эта работа. И я написала Бану и спросила, можно ли мне её использовать. И она согласилась. Для меня важно, когда такие работы, как та, что сделала Бану, циркулируют и имеют дальнейшую жизнь, продолжение. Когда эта работа продолжает жить какими-то другими способами, в других форматах.
Хотя я, конечно, привношу иной контекст. Это не только то, что имела в виду Бану, – что безопасность одних означает насилие для других. Здесь так же я пробую анализировать, как вообще функционирует общество и каким образом обеспечивается в нём безопасность: не только в тех случаях, когда мы говорим о войне или границах, но когда мы говорим о повседневной жизни, об отношениях и о нашем внутреннем мире.
Если эта тема назревала так долго, то и список участников, наверное, появился уже какое-то время назад. Насколько он изменился в связи с событиями этого года? Скажем, недавно открывшаяся Рижская биеннале специально обыгрывает «пустоты», образовавшиеся из-за того, что какие-то работы не смогли привезти или реализовать.
У нас нет таких пустот. И это по-своему невероятно. Конечно, выставка была «сформулирована» до пандемии. Но вы видите, что сама тема Being safe is scary актуальна как никогда. Я не меняла ничего в этой выставке, кроме некоторых деталей работ. Часть одной инсталляции не смогла приехать из Бейрута, но не из-за пандемии, а из-за взрыва 4 августа. У нас тут есть новые работы, и они каким-то образом, может быть, касаются пандемии. Потому что несколько работ, в основном латышских художников, были сделаны как раз в это время. Но напрямую мы об этом не говорим, в этом нет необходимости, потому что все темы, которые мы думали поднять до пандемии, она только интенсифицировала. Поэтому и в этой выставке ничего не поменялось. Она актуальна, и для меня это в каком-то смысле даже шок, негативный шок. Я делаю выставку, которая, к сожалению, стала ещё более актуальной, чем тогда, когда она задумывалась.
Катрина Нейбурга. Трансформации. Ведьмино помело. Помело ветра. Фото: Маргарита Огольцева
Не могли бы вы рассказать подробнее о работах латвийских художников, которые вы упоминаете и которые были сделаны в этом году, во время пандемии?
Например, это работа Катрины Нейбурги, которая была сделана весной и летом, когда она со всей семьёй была «в лесах», в изоляции. Это в какой-то степени отражение их мыслей и ощущений того времени, хотя это по-своему очень сказочная и мифологическая инсталляция. Сайтспецифичную композицию Эвиты Васильевой мы здесь в Риге обговаривали прямо в первой половине марта, а 12 марта мы обе отсюда улетели. Дальше границы закрываются, начинается локдаун, и было не очень понятно, получится её сделать или нет, потому что здесь было обязательно присутствие автора. А Эвита во Франции, там она сидела на жёстком локдауне, а потом, совсем недавно, она открывала выставку в параллельной программе Манифесты. И буквально несколько недель назад было ещё непонятно, удастся ли ей вернуться. Поэтому пандемия и тут присутствует, хотя и не напрямую, потому что её работа отсылает скорее к какому-то перманентному ощущению страха и напряжения.
Или Эвита Гозе. Она тоже сделала новую работу, которую мы запланировали ещё до пандемии. Но как раз во время локдауна появлялось много сообщений о домашнем насилии, о том, как людям было опасно находиться вместе в изоляции. А Эвита хотела как раз сделать что-то на тему самозащиты, и мы решили выбрать тему самозащиты в интимной жизни, там, откуда обычно не ждешь угрозы, – дома. Это уже третья такая работа, а четвёртая – это проект Лиги Спунде. Она работала с историей Дэвида Веттера, так называемого Bubbleboy, который родился в начале 1970-х годов абсолютно без иммунитета и 12 лет жил в таком специальном подготовленном для него пузыре. Потом, к сожалению, он всё-таки заболел, и врачи не смогли его спасти. И вот Лига работает с этим сюжетом, сплетая это со своей историей. Это повествование о вирусах, о бактериях, о поисках защиты. И в то же время о той слабой грани, которая существует между любовью, заботой и насилием, ненавистью, разрушением. Overprotection, слишком много заботы ведь тоже может нас удушить в объятиях. И здесь тоже есть референс к пандемии.
Эвита Гозе. Fingerlocks. Фото: Маргарита Огольцева
Да, тут много совпадений. И в нас самих всё ещё не улёгся «на дно» тот мощный опыт, который мы пережили совсем недавно, когда даже поход в супермаркет был настолько scary… Произошло полное размывание границ – что опасно, что безопасно.
Да, действительно, границы опасного «поплыли». Но на самом деле мне показалась очень опасной во время пандемии скорее даже экономическая ситуация. Когда многие потеряли доход, работу и возможность нормально функционировать или не смогли получить своевременную медицинскую помощь из-за того, что медицина, кроме борьбы с пандемией, встала на локдаун. Или когда пожилые люди не могли увидеться с родственниками или просто выйти на улицу. Это всё очень страшно. Не только сам вирус, но и весь контекст вокруг него.
Но есть в ли в отношениях «опасного/безопасного» некая модель, к которой можно и стоит двигаться? Или можно лишь сказать, что всё становится хуже, в обществе растёт количество страхов и ограничений и поэтому нет никакой позитивной перспективы?
Я не экономист и не политик, по крайней мере пока. (Улыбается.) Но мне кажется, что нам нужно абсолютно пересматривать модель взаимоотношений, в первую очередь экономическую модель. Пандемия показала, насколько легко можно перейти из привычного комфортного состояния в очень неприятную и уязвимую ситуацию. Мне кажется, надо создавать какие-то сообщества на микроуровне. Потому что уже понятно, что государство на своём уровне не всегда может помочь, или не в том объёме, как хотелось бы, или не тем, кому эта помощь нужна прежде всего, – то есть тем, кого оно считает «нерентабельными». Поэтому нам нужно пересматривать отношения соседства.
Хотя прямого ответа у меня нет. Есть только вопросы. Но вот студенты, которым я преподаю в Голландии, из-за пандемии потеряли возможность подзаработать на учёбу и жизнь. Для меня проблема начинается уже с того, что они должны платить за учёбу. Я считаю, что образование должно быть бесплатным. Они и так еле-еле справлялись с оплатой безумно дорогого жилья, теперь они потеряли и эту возможность. И тогда сначала правительство говорит: пусть каждое высшее учебное заведение решает проблемы само. А потом уже конкретная школа сообщает: мы будем с каждым студентом решать это отдельно. Вот так и работает неолиберальная система. «Мы будем каждый case рассматривать отдельно». Таким образом исключается возможность группирования людей по какой-то серьёзной теме. И в конце концов студенты сами создали группу по поддержке друг друга. Я привожу такие примеры, потому что это то, что я вижу вокруг себя, своими глазами.
Менять, конечно, нужно многое, но важно не торопиться и начать постепенно пересматривать эти вещи, пытаться понять, что же означает эта новая ситуация. Потому что мы торопимся, мы пытаемся подстроиться под неё. А мне кажется, что нам надо найти какие-то иные способы. Но какие – я пока тоже не могу сказать. Я в этом смысле могу только транслировать свои ощущения и предвосхищения через выставку.
Сигрид Виир. Офис, милый дом. Фото: Маргарита Огольцева
Но выставка в целом для вас с флёром scary? Или вовсе нет? Вот мы сейчас разговариваем в пространстве экспозиции Сигрид Виир. И оно такое цветное, вполне позитивное. Здесь даже есть возможность прилечь…
Выставка очень разная, в ней есть более игривые и более серьёзные куски. И мы вроде бы как раз сейчас в этой более игривой части. Но работа Сигрид говорит о вполне серьёзной вещи – о регламентации нашего рабочего времени. Мы превратились в общество enterpreneurs, все стали независимыми, все сами за себя отвечаем. И это большая проблема. Потому что в итоге…
Мы не отдыхаем?
Мы не можем позволить себе отдохнуть. У нас нет такой возможности. Потому что мы боимся, что если мы две недели не будем отвечать на мейлы и пропадём из коммуникации, то мы вообще и «с карты» исчезнем, и нам больше никто и никогда не напишет. И это, возможно, так и будет. Мы привыкли к этой гонке. Причём эта работа не только о гонке и невозможности отдохнуть, но и о проблематике соотношения жизни и работы и о капитализме вообще. Мы живём в конкурентной среде, где каждый ответственен сам за себя. Без профсоюзов и контрактов. Нет никаких гарантий, ничего. Только сейчас возникает понимание необходимости таких вещей. Как и необходимости давать друг другу отдохнуть.
С инсталляцией Сигрид рифмуется и работа финской художницы Пилви Такала The Stroker – о том, как она в лондонском офисе, в coworking space, где работают разного рода enterpreneurs, сделала вид, что предоставляет специальный сервис: чтобы люди чувствовали себя более комфортно на работе, она дотрагивается до них и спрашивает: «Как дела?» И это создало на самом деле очень много давления и неприятия в тех, кто там работал… Опять же тут снова звенит пандемический «звоночек» – ведь это прикосновение и то, насколько оно может быть желанным или нежеланным.
Фото: Маргарита Огольцева
Каково ваше видение миссии Survival Kit? Выстраиваются ли для вас предыдущие фестивали в какую-то логическую линию?
Я видела «живьём» только предыдущий фестиваль – в Рижском цирке, остальное смотрела в интернете. Но вообще, когда мы обсуждали, стоит ли переносить или проводить Survival Kit, мы как раз говорили о том, что сам фестиваль и родился из кризиса, экономического и социального кризиса 2008 года. Поэтому мы решили ничего не менять, открываться в ту дату, которую запланировали.
Я сама долго не знала, смогу ли я приехать, чтобы инсталлировать выставку. Из тех, художников, которые живут вне стран Балтии, почти никто не смог приехать. Но этот фестиваль изначально родился из кризиса, из пустых пространств, из невозможности. Поэтому мы решили, что в этой невозможности мы вполне сможем работать и сейчас. Вообще то, что я видела из других выпусков Survival Kit, это работы, которые я бы и сама показала, которые мне созвучны. Есть такой срез искусства, который мне интересен и который вполне укладывается и в традицию Survival Kit, – взаимодействие с социальным и политическим контекстом, с актуальной проблематикой. Поэтому я думаю, что Survival Kit действует в той же сфере, что и я.
Катя Крупенникова в экспозиции Сигрид Виир. Фото: Сергей Тимофеев
Есть параллели.
Да, есть параллели и пересечения.
Заглавное изображение публикации: Лига Спунде. Ни одна святость не пойдёт во зло. Фото: Маргарита Огольцева
