Кадмий оранжевый и другие ключики
В рижской галерее Māksla XO до 6 мая открыта выставка Леонардса Лагановскиса «Многоточие»
Леонардс Лагановскис любит загадывать визуальные загадки. Его работы – это перекрещение многих ассоциативных полей: литературы, кино, истории, политики. Он не пугается влияния текстов и литературности и наоборот нередко включает разного рода сочетания слов и записанных смыслов в свои работы. «Что было вначале? Слово. И этот принцип всё ещё в силе», – считает он. Неслучайно в начале 2022 года Леонардс стал сокуратором знаковой выставки «ES_TEXT» в Национальном художественном музее, обобщившей ключевые работы с текстом в латвийском искусстве ХХ и ХХI веков.
Сам Леонардс родился в Риге в 1955 году, учился в Латвийской Академии художеств, дружил с Хардийсом Лединьшем и участвовал в реализации разных их совместных идей, в том числе создавал визуальную компоненту для его дискотек. Довольно долго в эпоху масштабных социальных перемен он жил и работал в Германии (1988–1994), где не только развивался как художник, но и занимался дизайном и оформлением крупных художественных проектов, и руководил целыми группами сотрудников («никаких проблем не было с западными немцами, а вот восточные никак не могли смириться с тем, что ими командует какой-то выходец из бывшего Союза»). Его работы есть в самых разных художественных коллекциях, в том числе в музее Jane Voorhees Zimmerli (США), в Neue Berliner Kunstverein и Kunsthalle Bremen (Германия) и в Художественном музее Эстонии.
Леонардс Лагановскис на выставке «Многоточие». Фото: Renārs Derrings
Леонардс – человек, который, безусловно, верен себе, своему стилю и своему взгляду на жизнь. Я встречаю и вижу его довольно часто, потому что мы живём в одном доме. Но в гостях не был у него давно, и вот отличным поводом для этого стала его выставка «Многоточие», открывшаяся в начале апреля в галерее Māksla XO. Это местами очень забавная, а в целом интригующая и приглашающая к размышлениям экспозиция, о которой хотелось с Леонардсом поговорить. Но не только о ней. И вот мы сидим в гостиной Леонардса, где две софы стоят друг напротив друга, а посередине квадратный низкий стол. Чувствуется, что здесь частенько собираются компании и ведутся разговоры.
Одна из работ представленной на выставке «Многоточие» серии «По Зигмунду Фрейду» (2014). Фотоколлаж, музейная распечатка, тушь на бумаге
Мы с тобой соседи. На улице Гертрудес, где мы живём, уже есть две галереи. Рад тебе сообщить, что совсем рядом, в паре кварталов, на Лачплеша, в доме Александра Чака откроется в ближайшем будущем ещё одна. На первом этаже, за винным магазином и часовой мастерской…
Да, примерно представляю, где это. Кажется, я проходил мимо как-то раз и видел, как люди в этом пространстве занимались живописью. Это такая психологическая терапия. Живопись успокаивает, люди концентрируются, отключаются от лишних навязчивых мыслей. Вот, скажем, Черчилль так занимался живописью. Приезжал со своих заседаний, брал краски и писал. И это довольно продолжительное занятие, некий опыт. Причём когда человек стоит у холста, он не знает, с чего начать, как, что… И когда он решается и начинает рисовать, он освобождается. Внезапно он чувствует, что здесь можно так, а тут – вот так. Он входит в азарт. Это, во-первых, физическая работа, а во-вторых, тут нужно мозги как-то освободить, расправить, чтобы можно было чувствовать себя свободно… как птица в полёте.
А с тобой самим так тоже происходит?
Да, приблизительно так же. Вчера уже засыпаю, вдруг – две идеи… Потом третья идея. Встаю, записываю и потом ложусь спать и сразу отключаюсь. Освободился!
Ты придумываешь идеи и потом спустя время их реализуешь?
Да, но есть такие идеи, которые могут лежать и десять лет. Они появляются в самые разные моменты – когда я смотрю кино или иду по улице, когда читаю какие-то умные книжки. Вдруг я что-то вижу, отмечаю для себя, что это может пригодиться. Потом бывает так, что я это сделаю, но остаюсь недоволен, и потом это лежит где-то, и вот я через 10 лет вынимаю набросок – а там всё свежо.
Два рисунка из серии «Трибуны», вышедшей в 2009 году отдельной книгой
То есть ты всегда идёшь от какой-то идеи, от своего рода озарения?
Да, я нахожу какие-то такие ключики, а потом я эту штуку развиваю. Как-то так.
А ты внутренне соглашаешься, когда тебя относят к концептуализму и чуть ли не называют первым латвийским концептуалистом?
Мне всё равно, как меня называют. Но действительно получается, что всё это довольно концептуально. И мои источники вдохновения – это и литература, и наука. Мне нравятся читать всякие такие научные вещи. Если меня спросят – верующий ли я, то я скажу – да, я верующий, я верю в просвещение, в науку, в искусство. Поэтому для меня это основа. И на этой почве появляются разные идеи. Нужно их просто записать и потом реализовать. Вот и всё. Но, конечно, тут появляется вопрос – в каких материалах? Каждая идея просит своего, чтобы выйти в свет. Часто я рисую сначала акварель, чтобы понять, как это действует, а потом уже реализую в других материалах.
Кто есть кто / Who is Who. 2023. Холст, масло
Но вот на твоей последней выставке, которая открыта сейчас в галерее Māksla XO, одна из работ идёт как раз от материала. Я говорю про серию с кадмием оранжевым…
Тут было так. Сначала было четыре одинаковых холста. И я подумал, что надо сделать четыре работы. Комплект. И так они пару лет стояли у меня, а потом однажды, когда я работал, смотрю – у меня сохранился тюбик оранжевой краски советского производства. Оранжевая мне как раз была нужна, но я подумал, что как-то глупо её так использовать, я её отложил и стал думать, что с ней можно сделать. Потом в один прекрасный день я понял, что у меня есть и французская такая краска, и российская. И я хотел просто сравнить. Вроде бы +/- стандарт, но оказалось, что они все разные. И мне это показалось интересным с культурно-политическо-исторической стороны.
То есть реально это зависит от страны производства?
Да, конечно. Это же технологии. Там есть пигмент, всякие добавки, масло – льняное или маковое. Ускорители сушения и так далее. Это всё химия. И как это всё налажено и соотносится, насколько чистый сам пигмент, как работают машины, которые мелят всё в мелкую-мелкую пыль, какова вообще местная культура производства – от всего этого тоже зависит качество материала.
Работа в процессе / Work in progress. 2023, Холст, масло
Но у тебя есть ещё и «дешёвый кадмий оранжевый» и «дорогой кадмий оранжевый». Ты говорил, что тебе любопытно, как это будет выглядеть лет через десять-пятнадцать, потому что дешёвая краска должна быстрее выцветать…
Да, я хотел посмотреть на это и с точки зрения «брендов» – так сказать люкс и ширпотреб. Кадмий вообще даёт нам несколько цветов – жёлтый, красный и оранжевый. Дешёвую делают из какого-то смешанного коктейля всего на свете, чтобы получить этот оранжевый тон. Как мы знаем по всяким плакатам на улицах – от света они выцветают, исчезают жёлтая и красная краска, плакат остаётся таким чёрно-синеватым. Потому что эти цвета, так сказать, более успешно борются за свою жизнь. Поэтому у меня в этой работе есть с обратной стороны холста конверт с образцами этих красок, который можно будет лет через, скажем, сто вынуть и посмотреть.
То есть сами эти тюбики?
Нет, тоже кусочки выкрашенного холста, которые будут храниться сзади и без воздействия света. Не будут так выцветать. А остаток советской краски в тюбике я тоже там оставлю – вдруг понадобится реставрация когда-нибудь.
Серия. Силуэт Х. 2017. Бумага ручного изготовления, карандаш, тушь. Работа представлена на выставке «Многоточие»
А как ты вообще для себя трактуешь концептуализм?
Есть всякие стандартные описания. Ведь течение это далеко не новое, существует с 1960-х годов. И я с ними полностью согласен. Мы живём в таком времени, когда очень странно писать какие-то пейзажи или портреты, потому что у каждого есть фотоаппарат или есть множество видеозаписей чего угодно. Лучше самому съездить и посмотреть на закат в Юрмале, это совсем другие ощущения, чем если он написан на картине. И ещё: когда ты приходишь на берег моря – ты не знаешь, каким он будет, этот закат, красивым или каким-то никаким. Есть элемент чуда. А если он у тебя висит нарисованный на картине, он начинает доминировать, давить на тебя. Поэтому я избегаю таких прямых вещей.
Сейчас у человека так много рук – рука, которая пишет, рука, которая фотографирует, рука, которая варит какой-то суп. Человек как такое многорукое божество. И он может показать свою божественную суть, когда оказывается способен придумать что-то новое. Чего Бог не создал.
Как прямая линия, допустим. Потому что в природе её нет, она в природе не существует. Её придумал человек.
Пуля из янтарной комнаты. 1991
Конструкт… А как ты думаешь, почему в России концептуализм в своё время прогремел так мощно – это и Кабаков, и Пивоваров, и другие художники, получившие международную известность. «Московский концептуализм» – это ведь самый раскрученный арт-бренд из России. А в Латвии в то время концептуализм не играл настолько ключевую роль?
Я думаю, это потому, что в советской ситуации мы для Москвы были своего рода провинцией, где контроль мог быть не таким жёстким. Здесь выставлялись какие-то работы, которые по идеологическим и эстетическим критериям там выставить было бы невозможно. Здесь к тому же присутствует сильная школа прикладного искусства, люди умеют работать руками, хорошо владеют материальностью выражения. И у нас было много плакатистов, которые высказывались достаточно бойко и остро. А в России всё было политически «схвачено» и ангажировано, там была Академия художеств, где всякие академики ходили толпами, получали деньги «на хлеб», и им надо было как-то оправдать своё существование. Всё было очень строго – член Союза или не член Союза.
Вообще, искусство расцветает, когда политический контроль ослабевает, когда у творческих людей полная свобода – так было на заре перестройки, так было и после революции, когда ещё не закрутили гайки. Так было и во время короткой «хрущёвской» оттепели. Поэтому и возникали прекрасные образцы искусства мирового уровня. Утром свобода – вечером шедевры...
Тестовая таблица. 1990. Фотоколлаж, бумага, клей, тушь
В последние годы в Латвии появился так называемый «прейльский концептуализм».
Да, молодцы ребята. Год назад я как куратор пригласил их участвовать в выставке «ES_TEXT» в Художественном музее.
А как у тебя появилась идея (тоже представленная на выставке «Многоточие») с преображёнными плакатами фильмов, выпущенными советским кинопрокатом?
Получилось, что я достал какое-то количество этих плакатов. Технически сделаны они довольно отвратительно, но свою функцию в то время выполняли. И вот я перебирал их и думал, что с ними можно сделать. Некоторые фильмы вообще теперь полностью забыты или полузабыты. «Фантоцци», например. Кажется, я его видел, но о чём и что там – ничего не помню. Но если быстро, на ходу или из машины, взглянуть на это название, можно его прочитать как «Фантомас». И я вот так и посмотрел на эти плакаты, через своеобразный «фильтр», и пририсовал то, что там могло быть. Неправильно нарисовал, чтобы люди, которые не в курсе, думали, что это всё правильно.
То есть это такой фильтр поверхностного знания – где всё в одной каше? Вот плакат фильма «Джинджер и Фред», а на нём фигуры Бонни и Клайда.
А на плакате фильма «Эдит и Марсель» я нарисовал Бумберу и Лапчёнокса… Так что я для всех категорий людей был честен. Те, кто в теме, те узнают подмену и порадуются от этого узнавания. А те, кто не знает, те подумают, что вот отличные Джинджер и Фред, и всё в порядке. Все счастливы. (Смеются.)
Киноплакат 2. Киноплакат 6. Киноплакат 1. 2022. Бумага, уголь. Фото: Renārs Derrings
Фрагмент экспозиции выставки «Многоточие». Фото: Renārs Derrings
Эта выставка вообще такой ребус… Проверка на IQ. Много ли людей всё считывают?
Нет. Причём было удивительно – те, что, как я думал, ничего не считают, считывали, и наоборот. Так что было интересно. Вообще, я думаю, что искусство должно быть оптимистичным, весёлым.
«Весёлое» – это важное слово в твоём контексте. Во многих вещах, которые ты делаешь, есть такой…
Юмор, ирония, сарказм. Да-да.
Леонардс Лагановскис на открытии выставки «Многоточие». Фото: Renārs Derrings
Это свойственно тебе и как человеку?
Да. В своё время я даже достал и прочитал книгу «Теория юмора». Правда, я ничего уже из неё не помню. Но неважно. В любом случае мне не смешно, если человек просто поскользнулся и упал. Я не участвую в соревнованиях, кто глупее упал или кто смешнее поскользнулся.
С темой кино для меня связана и самая знаковая, как мне кажется, твоя работа – «Конец фильма». У тебя ведь даже есть несколько её версий.
Да, было такое дело. Кино вообще меня интересует. Когда я был студентом, то старался использовать любую возможность что-то посмотреть. Поэтому знания есть какие-то. Поверхностные. Я дилетант в очень многих областях, широкопрофильный. (Смеётся.) Для концептуального мышления это очень важно. Ты можешь сказать какое-то ключевое слово, и я могу его как-то связать с каким-то фильмом, или книгой, или историческим случаем. Потому что в жизни случаются всякие параллельные вещи.
В той твоей работе есть метафора советской реальности как фильма, который кончился. Когда ты смотришь фильм, ты полностью в него погружён, тебе кажется, что он и есть реальность. И вдруг он кончается, и идут титры.
Да, это примерно 1989 год. Просто было такое ощущение, что настал «конец фильма». Следующая серия. И кто тогда мог представить, что он всё ещё продолжается, как мы убедились на последних событиях.
Да, я тоже об этом подумал.
Зло не было уничтожено в корне, и поэтому снова разрослось.
Конец фильма. 1991. Работа экспонировалась в 2022-м на выставке «ES_TEXT» в Латвийском Национальном художественном музее
Но поменялся жанр, что ли… Из псевдопатетической драмы получился какой-то поп-хардкор.
Те люди, которые там у власти, не поймут, что ты сказал. Они по природе своей мелкие гопники. Гопники и хулиганы, выросшие в бандитов, как следствие негативного отбора. Призрак дарвинизма бродит по России.
Ты в своей профессиональной карьере делал разные вещи, в том числе был «главным художником Риги» в 2004 году и отвечал за внешний облик города.
Интересно что-то поменять в своей жизни, углубиться в какую-то специальность. Это всё заманчиво. У меня ещё есть время. Может, и ещё что-то придумаю. Но я понимаю, что нужно ещё что-то сделать как художнику, есть ведь какая-то внутренняя бомба с часовым механизмом, который тикает. А ведь это пока не сделано и то. Я не расслабляюсь. Рыбалкой не занимаюсь. Это мне не нравится. Всё-таки это какая-то чужая жизнь, а тут крючок какой-то… Некрасиво. Лучше я что-нибудь другое сделаю.
А что тебе сейчас интересно?
Сейчас я планирую более серьёзно обратиться к фотографии. Я человек большой и медленный. Если я к какой-то теме обращаюсь, это у меня занимает какое-то время. Долгий процесс. Но вот у меня есть папочка под названием «Фото», где накопилось уже довольно много идей.
И недавно ко мне попал фотоаппарат одного американского фотохудожника. Так что сижу и думаю, что и как с ним сделать. Это аппарат производства 1950-х годов, оставшийся от Элмера Баттерса, который в 1950–1960-е был известным фотографом, работавшим для мужских журналов. Он был фетишист женских чулок и женских ног.
Фотокамера Элмера Баттерса и его альбом, изданный Taschen
То есть у аппарата есть определённая аура.
Да. И я пока ничего другого не могу с его помощью снять. Он стоит и ждёт своего часа. Такой вот старый аппарат. Тоже фетишизм в своём роде. Но собираюсь что-то с ним придумать. Вообще концептуальное искусство постоянно задаёт нам вопрос: «А зачем? А почему?» И это самое главное – когда есть вопрос, и ты находишь ответ.
И ты так до сих пор и делаешь?
Пока жив. До последнего вздоха! (Смеются.)
