Вещички не в себе
Новый вещизм: от инструмента к скульптуре
Москва, Omelchenko gallery, 25.07 – 11.08.2019
30/07/2019
Важная сегодня тема: новая жизнь старых вещей. На экспозиции московской Omelchenko Gallery «Новый вещизм: от инструмента к скульптуре» лейтмотивом становится идея «память вещи». Это очень благодатная идея. Она связывает узлом концептуальные, социальные и художественные стратегии и практики. Вещь в буржуазном обществе – это символ потребления. Но в российской традиции в силу ряда экстравагантных причин вещь приобретает особую маркировку идентичности её хозяина, его неуёмной, неформальной, неправильной идентичности.
Небольшая преамбула. Только что с арт-группировкой Север 7 мы делали кабинет курьёзов Князя Одоевского (выставка «Косморама» в Музее Москвы). Идея была показать, что странные, безумные, соскочившие с петель смыслов и репрезентаций вещички отвечают за идентичность гениального московского чудака, философа, изобретателя и алхимика князя Одоевского, в чём-то являются его автопортретом. Вещи группы Север 7 будто увидены в расфокусе уютно-ворсистых сюрреалистических аниме Яна Шванкмайера или в пыльно-чердачных лабиринтах сознания, выстроенных мультипликатором Юрием Норштейном. Это податливо миру князя Одоевского. Ведь романтическая эстетика впервые предъявила вещь и как отчуждённый от хозяина, даже агрессивный в отношении него объект, и одновременно – как замещающий его образ, его alter ego.
МишМаш. Сверху вверх. 2018
Вот эта традиция – наделять вещь свойствами владельца и одновременно сущностно отчуждать её от человека – узаконила себя в позднеромантической философии и социологии марксизма, учении, которое стало во многом некритическим фетишем для большинства деятелей contemporary art.
Отрадно, что новая выставка предлагает сложные, гибридные варианты прочтения коллизии «Человек – Вещь». Скажем так: предметный мир моделирует различные смысловые ситуации поиска идентичности, создаёт поле напряжения, лабораторию генерации эмоций. Снова всплывает метамодернистская тема «между», от иронии до исповедальности, от цинизма к искренности.
Кирилл Хрусталёв. Гусеница. 2012
Московская выставка (кураторы Анастасия Григорян и Анна Петрова) ближе к концептуальной традиции репрезентации. Большинство художников выставляют предметы заведомо утлые, убогие, какую-то пыль-сор, похожую на ту, что живёт в тотальных инсталляциях Кабакова, на тему архивации всего-всего… В работах Кирилла Хрусталёва конца нулевых – начала десятых романтические и академические сюжеты (Везувий, «Лаокоон и сыновья») аранжируются с помощью салфеток, печенек, спичек и коробков для них. Возникает эффект лицедейства банальной, убитой до неразличения в повседневности предметной среды. Этот эффект лицедейства, когда, как в мультфильмах Гарри Бардина, спички могут рассказать эпос о мировых войнах, очень романтический по своей природе. Великое в ничтожном со сменой полюсов и обратимостью величин заставляют вспомнить воспетую любомудрами и бледными гениями эпохи Шиллера и Жуковского тему оживления всего во всём, проникновения к сути с помощью иронии и низкого пародийного травестийного жанра – жонглёра.
Алина Глазун. Без названия. 2019
В такой травестийной сборке пародии подвергаются и авангардные объекты, ориентированные на вовлечение в творчество широких народных масс. Так, Ольга Божко смоделировала Клуб Зуева из упаковок от кондитерских изделий. Пародийен сам сюжет: в клубах авангарда практиковали кружки формата «умелые руки» и «сделай сам», а искусство упаковки – это тренд авангардной визуальной культуры.
Некоторые фрагменты выставки вполне могли бы украсить Кабинет Одоевского на упомянутой «Космораме» в Музее Москвы. Ян Гинзбург создал гибридный портрет «Эйзенштейн, Пикассо, Шопенгауэр». К посмертной маске Пикассо приставлена, будто трубка телефона, секция водопроводной трубы. Лоб украшают волокнистые кудри. Они похожи на «лучи мудрости» пророка Моисея. Точная метафора взаимообратимости романтизма, модернизма и московского романтического концептуализма. И есть какое-то новое виртуальное, киберпрочтение этого коллажа, что даёт основание понять позицию Яна «над» всеми возможными «измами» в перспективе собственной навигации по истории искусств.
Алина Глазун. Без названия. 2018
Рядом с портретом в такой же тёмной нише гибридные настольные часы от Алины Глазун, которые вдруг превратились в сейф сюрреалистических текстов с плюшевым диском, фишками игры «Словодел», кукольной кабаньей мордой. Похоже, вот таким мог бы быть первый кадр фильма по новелле Одоевского «Импровизатор», в которой механика вдохновения становится проклятием, и привычный ход вещей нарушается, мир покрывается трещинами, сквозь которые начинают сыпаться литеры из книг, а обезумевшие часы бьют и бьют полночь…
В работах микроарт-группы «Город Устинов» модные сегодня темы биоцена, микро- и наномиров уютно вводятся в традиционный музейный формат. Столь же уютно настольная оранжевая лампа, доставшаяся Маше Сумниной в наследство «от Бабыгали», лицедействует в реплике, перенимая бабушкин согбенный силуэт и будто бы походку.
Василий Архипов. Антенна из вилок. 1993
Вещь как ключ к идентичности советского и постсоветского человека, конечно же, лейтмотив искусства Владимира Архипова в его проекте-эпопее-исследовании «Вынужденные вещи». Проект предполагает гибрид дюшановского реди-мейда со смекалкой народного умельца «левши». Странные вещи – мутанты, собранные из разных бэушных товаров, – приспосабливаются в хозяйстве людьми, которых отыскивает Архипов по всей России. Потом выставляет эти предметы, сопровождая каждую историей и даже аудиорассказом умельца.
Александр Повзнер. 2019
Выставка в Omelchenko Gallery обращает нас к теме архива, интеллектуального квеста, пародирует концептуальные презентации. Честный сегодня путь – быть наследником традиции московского романтического концептуализма, но не совпадать с ней.
