Монологи зашитых ртов
Французский писатель и путешественник маркиз де Кюстин, посетивший Россию в 1839 году, отметил в своих записках, что русские – народ-подражатель, который питается чужими открытиями. «В России вещи носят те же имена, что и везде, но сами они совершенно другие», – писал он в 13-м письме. У самого де Кюстина путешествие в Россию отбило монархическую идею: деспотизму он стал предпочитать представительское правление. И хотя он отметил превосходные задатки обитателей этой страны, однако смог описать то, как они искажаются под политическими масками.
Мысль об особом характере русских наделять чужие идеи новым смыслом периодически меня посещает, когда я начинаю читать новые книги о западном искусстве и узнавать творческие биографии художников XX века, которые оказали влияние на российский художественный и политический ландшафт века XXI. Однако сразу замечу, что после более глубокого размышления я всякий раз прихожу к вопросу: может быть, обезьянничанье, о котором писал де Кюстин, есть оборотная сторона метода тайного самообучения русских, часто без указания источника знания?
Приведу непростой пример из четырёх фотографий, чтобы было лучше понятно, о чём я пишу. Последовательность примеров выдержана в строгой исторической хронологии, что, возможно, позволит подойти ближе к ответу на указанный выше сложный вопрос.
Первую фотографию я обнаружила благодаря недавно изданной в России книге эссе британской писательницы и критика Оливии Лэнг «Непредсказуемая погода. Искусство чрезвычайной ситуации», в которой среди прочих текстов нашёлся написанный в декабре 2015 года «Стежок, сделанный вовремя». Этот текст посвящён американскому художнику, гею и активисту Дэвиду Войнаровичу, который и является лицом фотографии, созданной в 1989-м фотографом Андреасом Стерзингом. Бывший беспризорный, сбежавший от насилия отца-алкоголика, умерший от СПИДа в 37 лет, Войнарович рос с глубоким чувством протеста против необходимости замалчивания своей сексуальной природы, что в конечном итоге отразилось в его авангардных ист-виллиджских перформансах, поэзии и книге «Близко к ножам». В 1990-м, в разгар эпидемии СПИДа, он дал интервью немецкому режиссеру Розе фон Праунхайм для фильма «Молчание = Смерть» (название фильма позаимствовано из лозунга активистов борьбы со СПИДом). В нём Войнарович негодовал по поводу гомофобии, равно как и замалчивания проблем больных СПИДом со стороны политического истеблишмента и медиа. В фильме Праунхайм как раз и можно увидеть кадры из его собственного незаконченного фильма-коллажа «Огонь внутри меня» (1986–1987), в котором Войнарович стойко терпит боль в момент зашивания рта красными нитками, что монтажно рифмуется со страданиями Христа и чашей крови и словно напоминает о том, с какой болью и муками плоти связано молчание художника. Спустя почти 20 лет после смерти Войнаровича в 2010 году «Огонь внутри меня» был удалён с выставки гей-искусства в Смитсоновском институте, что моментально внесло новый смысл в ставший легендарным образ западного авангарда. Благодаря действиям политиков-республиканцев и Католической лиги визуальный образ зашивания рта красными нитками заимел тесную связь с понятием «цензура». Возможно, так он был считан героем второй фотографии – политическим акционистом Петром Павленским.
Вторая фотография сделана на акции «Шов» 23 июля 2012 года. Это запечатлённый дебют художника Петра Павленского, в свое время покинувшего не только ProArte и Академию Штиглица, но и Россию после ряда громких акций, включая поджог двери ФСБ на Лубянке и прибивание мошонки на Красной площади. «Наш маньяк в Париже» – охарактеризовал его отъезд Эдуард Лимонов, который, будучи сам довольно провокационной фигурой, объяснял относительную безнаказанность Павленского тем, что тот позиционировал себя как художник, а не как представитель политической партии. Зашив себе суровой ниткой рот, Павленский полтора часа стоял у Казанского Собора в Санкт-Петербурге с плакатом в руках, на котором было написано: «Акция Pussy Riot была переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа». На его выбритом лице рот был зашит очень аккуратно, так что не было видно никаких ран и кровоподтеков, узел был завязан на нужном месте, как в учебниках хирургии, шов явно накладывался человеком, владеющим хирургическими навыками. Комментируя «Шов», Павленский ни разу не сослался на предшественника Войнаровича, настаивая на ином смысле политической акции – запрете на гласность и поддержке Pussy Riot в ходе судебного процесса после акции в Храме Христа Спасителя. «Мне претит запуганность общества, массовая паранойя, проявление которой я вижу повсюду», – говорил он.
Фотография, сделанная сотрудником Reuters из Македонии Огненом Теофиловски на греко-македонской границе 18 ноября 2015 года
Третья фотография сделана сотрудником Reuters из Македонии Огненом Теофиловски и запечатлевает иранского беженца на греко-македонской границе 18 ноября 2015 года. На этот раз в работу пущены синие нитки, но рот всё так же зашит, напоминая об отверженности его владельца. Тогда медиа писали о том, что несколько иранских и афганских беженцев в знак протеста против миграционной политики Евросоюза зашили себе нитками рот, что даже вылилось в название акции «Отсеянные» и требованиях открыть границу. Мигрирующий образ зашитого рта благодаря интернету и социальным сетям приобрёл глобальный смысл и напомнил реципиентам сетевой и аудиовизуальной информации о войне и неразрешённых проблемах Ирана, Афганистана и беженцах в странах Европейского союза.
Четвёртая фотография, сделанная 4 мая 2022 года в Екатеринбурге неизвестным фотографом, запечатлела протестную акцию матери-одиночки, не считающей себя феминистской, Надежды Сайфутдиновой против войны в Украине. Плакат «Молчать!!! Нельзя!!! Молчать нельзя! Война – это не мир!!! Свобода – это не рабство!!! Незнание – это не сила!!! Вот они, ваши скрепы 2022», который Сайфутдинова держала в руках, привносил дополнительный смысл в мигрирующий образ зашитого красными нитками рта помимо напоминания о романе Оруэлла «1984». Женское лицо, по которому в ходе акции также катились слезы, демонстрирует вызывающее и лишенное всякого гламурного лоска насилие над нежностью губ, боль и страдание. Насилие – не сексуально, и в нём нет красоты, – когда-то высказывался Энди Уорхол, фонд имени которого в 2010 году особенно резко осудил Смитсоновский институт за факт цензуры по отношению к фильму-коллажу Войнаровича. Сексуальность и красота действительно не высвечиваются и из этой фотографии, ибо цель её появления ровно обратная: ужаснуть, заставить почувствовать боль, позволить увидеть раны. В дальнейшем медиа всё больше будут писать о том, что движущей силой уличного российского антивоенного протеста являются женщины. Сайфутдинова, которая после акции только усилиями адвоката смогла избежать принудительного психиатрического обследования, – среди них. Но те же русскоязычные медиа ни разу не упомянут ни Войнаровича, ни Павленского. Им даже будет неинтересно указать на то обстоятельство, что зашивание рта имеет довольно большую традицию не только в России, но и за её пределами.
Дэвид Войнарович, Пётр Павленский, Надежда Сайфутдинова
Между тем контекст довольно большой. В России первое громкое зашивание рта в защиту свободы произвёл в Чебоксарах нацбол Максим Громов в 2000-м. Зашивание рта – довольно распространённый способ выражения недовольства у заключённых, подсудимых и иммигрантов. 19 января 2002-го около 60 нелегальных иммигрантов в Австралии массово протестовали против условий содержания в лагере для иммигрантов. В 2005-м и 2007-м заключённые в Свердловске в Ивдельской исправительной колонии также зашивали себе рот в знак протеста против условий содержания. В 2006-м 13 заключённых зашили себе рот в Белградской тюрьме с точно такой же целью. В 2012-м в киргизских тюрьмах заключенные массово протестовали против жестокого обращения охранников тем же способом. Часто подобные акции сопровождаются голодовками. Что касается российских художников, то история зафиксировала попытку подобной акции «Сектой абсолютной любви» (1995–1998), руководимой Фаридом Богдаловым, где в том числе начинал свою жизнь в искусстве московский художник-акционист Олег Мавромати. К художникам, беженцам и зэкам добавились активисты.
Приведённая выше хронология фотографий людей с зашитым ртом является своего рода небольшой базой данных. Но она также проливает свет на характер процесса эволюции глобального визуального образа цензуры, охвативший рубеж XX–XXI веков. Этот процесс показывает, как образ настойчиво возрождается, постепенно меняя статус из визуального артефакта (незаконченный фильм Войнаровича, законченный фильм Праунхайм) к протестной акции и арт-активизму через воспроизводство себя и своего рода уход из сферы художественной деятельности во внехудожественную. Повторяемость говорит об эффективности аффекта, который он производит в публичном пространстве и через медиа, и о ритуализации, которая основана на повторении, жертвоприношении и тайне. Если посмотреть на географию миграции образа, то она ризоматична, и исполнителями этого своеобразного ритуала мученичества являются бунтари-жертвы, ищущие адекватный и радикальный способ работы с телом, поэтизации боли от молчания, насилия и цензуры и способа привлечь к себе внимание в условиях жёстких репрессивных ограничений.
Что выражает образ зашитого рта в XXI веке и почему он с такой настойчивостью возникает в России в мужском и даже женском исполнении? Рот нужен не только для того, чтобы говорить, но и есть, любить, целовать, улыбаться. Возможно, так может выглядеть улыбка смерти – подумала я, когда поглядела на четыре крупных снимка, выстроенных согласно исторической хронологии. Зашитые губы – бартовский пунктум каждой из фотографий. Перед нами что-то вроде жертвоприношения рта, который скрывает тайну молчанием. Функция жертвоприношения, согласно автору книги «Насилие и священное» Рене Жерару, – успокаивать внутреннее насилие, которое создаёт особое напряжение, выраженное через остальные черты лица каждого из героев фотографий. Но это ещё и своеобразная попытка взять под контроль насилие, когда оно нестерпимо и не может прекратиться. Это своего рода разрядка путем профилактического инструмента, но разрядка частичная, временная, но обладающая действенностью. Именно для этого привлекаются медиа (в случае арт-активизма фотографирование и дальнейшее распространение акции).
Рене Жерар замечает, что ключевую роль обряды жертвоприношения играют в тех обществах, где нет судебной системы. На рубеже XX–XXI веков, в постхристианскую секуляризированную эпоху утраты веры в справедливую судебную систему в особенно репрессивных обществах, подобный ритуал стремиться стать массовым, поскольку человек понимает и чувствует кожей, что насилие никуда не девается и нужно всё равно предпринимать попытки, чтобы взять его под контроль. Мазохистское зашивание рта символизирует добровольный отказ от возможности речи, но создание ситуации публичности означает стремление к свободе дискуссии о насилии через действие вовне. Настойчивое обращение художников, зеков, беженцев и активистов к образу зашитого рта невольно заставляет задуматься о репрессивной природе тех государств, в которых подобный узнаваемый индивидуальный артизированный «жест» появляется с завидной регулярностью. Интернациональность образа очевидна. Это настоящий театр жестокости в различных странах. И автора у этого образа нет, есть его исполнители. Если говорить об истории, «Критическая история гипнотизма» отсылает к практике зашивания рта в 1901 год. То, что российские художники, заключённые, беженцы и активисты выносят образ зашитого рта в публичный дискурс о насилии, свободе и цензуре, говорит и о том, что в России уже давно хорошо понимают, что этот мигрирующий образ может глобально читаться.
Культура – совокупность форм человеческой деятельности, её обычаев, ритуалов и художественных практик. Подражать, переизобретая, для человечества было свойственно с древности. Именно это качество воображения подразумевает аристотелевский mimesis. И он, как мы видим, относим не только к искусству, но и к различным внехудожественным практикам. Подражание питает культуру, в том числе и культуру тюрьмы и протеста. Зашивание рта предполагает techne, которое в эпоху интернета и глобальных сетей становится процессуальным и посредством которого раскрывается poiesis – смысл, поэтическая содержательная функция. В случае, к примеру, с акционизмом и перформансом артизация жеста зашивания рта подразумевает приложение нескольких навыков (от работы с нитками и иглами до рисования плаката, фотографирования и дальнейшего медиального использования). Новейшая история российской культуры стала немного производить оригинальных художественных высказываний, оставляющих после себя артефакты, которым подражают за пределами страны, но всё же вводит в медиальное пространство имена отдельных исполнителей, ищущих через артизацию способ универсального языка сообщения миру дискурса о цензуре, свободе, радикальном насилии и тоталитарном повороте. Железный занавес может только умножить число таких жестов. Они – сигналы сопротивления индивидуумов.
