«Художников становится всё больше…»
Владимир Дубосарский о глобальной ситуации в искусстве и выставке молодых художниц «Вынужденные отношения»
В Москве до 15 января в HSE ART GALLERY проходит выставка студентов из Школы дизайна НИУ ВШЭ, изучавших современную живопись под руководством известного российского художника Владимира Дубосарского, живущего сейчас между Москвой и Таллином. В начале 1990-х Владимир получил известность как участник арт-дуэта с Александром Виноградовым. «Их картины стали отражением целой эпохи – постсоветских 1990-х и гламурных 2000-х. Совмещая российские и западные медийные образы, используя цитаты из соцреалистической живописи, Виноградов & Дубосарский создавали ироничные, театральные сюжеты, напоминающие условную „русскую фантазию”», – характеризует деятельность дуэта vladey.net.
В 2003 году художники представляли Россию на 50-й Венецианской биеннале, а в 2009 году в рамках 53-й биеннале прошла их выставка Danger! Museum. Примерно с 2014 года Дубосарский и Виноградов продолжили свои художественные карьеры по отдельности. В последние годы Владимир преподавал в Эстонской Академии художеств, а два года назад взял курс молодых живописцев в Москве, в который вошли Ольга Австрейх, Светлана Бахарева, Алина Костриченко, Дарья Мальцева, Женя Милюкос, Олеся Рубеко, Виола Севостьянова, Полина Шилкините.
Работа Ольги Австрейх. Фото: Михаил Дмитриев
Результатом этой двухлетней работы стал проект «Вынужденные отношения». Как говорится в пресс-релизе выставки, «вынужденность здесь необязательно несёт негативную коннотацию, но констатирует тот факт, что никто из нас не может быть абсолютно свободен в своем выборе. Мы подвержены давлению гендерных и расовых стереотипов, популярных мнений, агитации разных корпусов политических сил, опыту, полученному и структурированному до нас и без нас. Мода, вера, продающие алгоритмы соцсетей, современная философия, теории заговоров – вариантов „нормы”, которую можно сегодня принять, великое множество. Мы лавируем в непрерывном потоке событий, выстраивая собственный маршрут и идентичность. Этот процесс абсолютно синонимичен тому пути, который проделывает молодой художник в поисках собственного языка, волнующих его концепций, зрителя».
Мы связались с Владимиром, чтобы поговорить об этом проекте и о его впечатлениях от работы с молодым поколением художников в Москве и Таллине. Как раз в этот день он собирался на своём автомобиле добраться из одной столицы в другую, но нашёл время для этого разговора, который оттолкнувшись от конкретной истории вышел на вполне «глобальные» обобщения.
Работа Жени Милюкос. Фото: Михаил Дмитриев
«Вынужденные отношения» – как вы трактуете тему, которую участники выставки выбрали сами?
В своей практике я стараюсь максимально давать студентам возможность брать ответственность на себя. Поэтому я предложил и название придумать им самим, у них были разные варианты, в том числе и этот. И как-то всем он понравился, причём все понимают его по-разному. У меня на этом курсе учатся восемь девушек, поэтому это в каком-то смысле «женская выставка», тут есть, конечно, и феминистские вопросы. Но общего понимания у нас нет, каждый осмысливает это название по-своему.
А для меня самого «вынужденные отношения» – это как бы само преподавание, само общение со студентами и тот какой-то постоянный перформанс, который при этом происходит. Потому что я никогда не хотел преподавать и не стремился к этому сам.
Россия – большая страна и достаточно сконцентрированная. Теперь, слава богу, появилось много образования онлайн, а раньше его было гораздо меньше. И оказаться в Москве или Петербурге было большим преимуществом перед тем, кто не может себе этого позволить. И если проследить, кто среди молодых художников получает в Москве разного рода премии, то это в основном выпуски московских заведений – школы Родченко и так далее. Эта система мне никогда не нравилась, а теперь получилось так, что и я в ней оказался.
На этот курс, который я веду, нет какого-то очень сложного экзамена, нет жёсткого отбора. Я имею дело с теми людьми, которые есть. И мне надо их за это время как-то полюбить, свыкнуться с ними, потому что они все разные, с разной базой, с разными планами. И в этом смысле для меня это определённый вызов. Потому что я имею дело с новыми людьми, с которыми прежде никак не сталкивался, и мне надо их чему-то учить. Я работаю со всеми в общем-то индивидуально – как педагог по живописи, по композиции, по рисунку, по истории искусства… и как психотерапевт иногда. Такой вот сложный микс у меня получается. Всё это и входит в «вынужденные отношения».
Ольга Австрейх у своих работ. Фото: Даниил Примак
Какой видят современную живопись ваши студенты в Москве и Таллине, насколько отличаются их интересы и подходы в этом смысле?
Это всё-таки два принципиально разных проекта. В Таллине я веду обычно мастер-класс или воркшоп. Это где-то 10–20 дней, конкретный отдельный проект. И каждый раз это разные люди. Если там это перформанс, то здесь это хэппенинг. Надо быстро наладить коммуникацию, поставить задачи. Некий штурм. К тому же таллинская Академия художеств – профессиональное учебное заведение с большой историей, с традициями, и люди в нём учатся по многу лет, а до этого они закончили художественную школу или училище. То есть более профессиональная, академическая атмосфера. В Москве – это скорее студия, мастерская, и у нас более дружеские отношения.
Но в смысле интересов и ориентации – и тут, и там много сходного. Мир сейчас достаточно простой – интернет, Инстаграм, Тик-ток. Все они всё это знают и смотрят одну и ту же живопись, приблизительно одни и те же выставки. Эти вещи универсальны, как и сами техники. И это не связано с тем, что это Москва–Таллин, с таким же успехом это может быть и Москва–Нью-Йорк или Таллин–Париж. Тут какие-то более общие причины.
Парадигмы современного искусства достаточно известны, и они давно не меняются. Тренды образуются из того, что уже было, из какого-то микса. Такой подход существовал и в постмодернизме, но тогда это было знаком перемены, прорывом. А сейчас это просто очень-очень большая система, которая работает бесперебойно. Мир может позволить себе ещё больше художников, которые просто что-то рисуют, что-то делают, участвуют в бесконечных выставках, биеннале и так далее. Сама эта инфраструктура разрастается. И в ней всё более важными становятся продвижение, умение в этом во всём ориентироваться и себя проявить.
Когда я учился в Москве в Суриковском институте, такое явление, как «прибалтийская живопись», было чем-то понятным и чётко отличающимся. Я в этом неплохо разбирался и шёл дальше – до отличий латвийской и эстонской живописи, скажем. Но в любом случае школа Суриковского института или Репинской академии очень сильно отличалась от того, что делали в Таллинской академии. А сейчас это всё приблизительно одинаково. Люди читают одни и те же тексты, подписываются на одни и те же аккаунты в Инстаграме. И это не плохо и не хорошо – просто такое сейчас время. Время, когда ничего принципиально нового не происходит, а художников становится всё больше, и они заполняют собой всё большее пространство. И в этом сейчас и есть новизна ситуации.
Работа Дарьи Мальцевой
Насколько самостоятельна сейчас живопись в системе современного искусства? Многие молодые художники предпочитают работать, смешивая медиа, создавая скорее взаимосвязанную образную среду, чем отдельные образы. И это тоже уже не новость…
Да, это уже давно существует. Если раньше художники мыслили отдельными картинами или произведениями, то следующей моделью стала выставка, а ещё чуть-чуть попозже – проект, потому что проект может растянуться на несколько выставок, а Пригов пришёл к тому, что проект может растянуться на всю жизнь. И он им и занимался – и в поэзии, и в рисунках, и в инсталляциях и перформансах – проектом «Дмитрий Александрович Пригов». В 1990-е годы для меня это было откровением, а сейчас это уже общее место.
Мне кажется, что если художники 1980–1990-х, особенно старшее поколение, всё-таки ещё были изобретателями, и они очень точно понимали, что откуда выходит, много объясняли, писали тексты какие-то, почему это именно так, а не иначе, то сейчас молодые художники выступают скорее как пользователи. Знаете, это как раньше любой мужичок в своём гараже мог починить собственный «жигуль» или соседский. А сейчас все только пользуются. И молодые художники знают какие-то вещи менее глубоко, но при этом знают таких вещей гораздо больше, потому что вся информация открыта и доступна. И они пользуются многими наработками, которые есть, не слишком осознавая их глубинные смыслы и полный инструментарий. Это вообще повсюду – если раньше люди изучали что-то, читали тысячи книг и раскладывали это в сознании по полочкам, то теперь молодые ребята просто знают, где это найти, в каком информационном банке это лежит. И происходит своего рода о/у-прощение, а с другой стороны, это связано с большей демократизацией, лёгкостью. Лёгкостью получения информации, лёгкостью изготовления произведения. Сейчас время такой лёгкости, глобальной лёгкости. Изготавливать искусство стало легко, быстро и понятно. Когда говорят «я так тоже могу», есть смысл отвечать – да, ты так тоже можешь. Чуть-чуть потренируйся, чуть-чуть сходи куда-то… и ты сможешь. И это и есть завоевание нового времени.
Работы Олеси Рубеко. Фото: Даниил Примак
А если бы вы могли выбирать, хотели бы вы начать свою художественную карьеру сейчас или всё-таки в своё время?
Рассуждать об этом довольно абсурдно, потому что выбрать это невозможно. Понятно, что мне нравится моё время, но всё-таки если бы я мог выбирать, я бы предпочёл не наше время или своё, а время «до меня» – я бы выбрал 1960-е годы, наверное. Когда больше было открытий, больше тайн, больше драйва какого-то. Потому что сейчас происходит воспроизведение, не ксерокс, а уже 3D-принтер всё воспроизводит, и у кого больше возможностей и денег, кто ближе к ресурсам, тот и на волне. Это искусство корпораций – если попал в нужную корпорацию, то всё нормально. Это не связано с качеством – ни у кого нет хороших новых идей. Просто китайский художник может сделать скульптуру из бронзы не в полтора метра, как эстонский, а 15 метров высотой. А Хёрст может сделать какой-то череп размер с дом. И из платины при этом. И потом продать.
Всё дело упирается в производство и в место экспонирования. Мир глобального капитализма искусство, как бы так сказать, крепко прихватил.
Работа Жени Милюкос. Фото: Михаил Дмитриев
А если бы вам сейчас было 20 лет, вы бы вообще обратились к искусству?
Не знаю. Если честно, мне кажется, что в наше время это было более драйвовое занятие. А сейчас оно более институционное – много институций, много возможностей. И это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, убивает напрочь всё живое. Но при этом у меня нет оценки – правильно/неправильно. Раз так есть, значит, так должно быть. Может, это должно дойти до какого-то полного абсурда.
В то же время сейчас происходит настоящая революция, о которой стараются не говорить, потому что она разрушает арт-бизнес. Есть же система, которая решает, – вот это стоит десять миллионов, а вот это ничего не стоит. А на самом деле это практически одного порядка вещи. И люди сейчас, не художники, просто люди, могут обратиться к тому же инструментарию – и всякие инстаграмы и тик-токи это постоянно подтверждают. Что можно самостоятельно на своём айфоне всё сделать, выставить и получить три миллиона просмотров. То есть аудиторию гораздо большую, чем может предоставить какой-нибудь музей.
А вся эта система с образованием, с аукционами, музеями пытается доказать, что мы понимаем, почему вот это висит именно здесь, потому что у нас есть экспертное мнение. И всё же эта система должна будет перестроиться. Она, собственно, уже перестраивается, но… тихо.
А эти новые люди, которым сейчас 12–15, они скоро начнут всем рулить, а у них вирусное мышление, они совсем другие.
У работ Виолы Севостьяновой. Фото: Даниил Примак
Какой же медиум для них сможет послужить адекватным средством выражения?
Технологические медиумы – любые, все. VR и так далее. Потому что если мы посмотрим объективно, искусство двигалось вперёд всегда благодаря двум силам, двум векторам – идеям и технологиям. И благодаря технологиям и будет какой-то прорыв.
А если говорить про живопись, наверное, каким-то последним прорывом здесь был стрит-арт. Прорыв был, и теперь уже 20 лет он распродаётся по коммерческим галереям. Как это обычно, собственно, и бывает. Искусство появляется в виде протеста, а потом оно апроприируется обществом и становится салоном.
Так что будущее – это технологии и новое мышление у новых людей, которые не отягощены знаниями, но работают с ними с других позиций. Я присматриваюсь к молодым ребятам, и мне кажется, если сравнивать с моим поколением, то они практически не держат удар. С другой стороны, они очень самовлюблённые, самоуверенные – наверное, это будет совсем другой какой-то артистизм. Опять же Фейсбук, Инстаграм – они же культивируют всё это: самопродвижение, самопиар. И это тоже обязательно будет влиять.
Но при этом может появиться совершенно оппозиционное движение, которое откажется от всех соцсетей и будет жить только в реале. Всё что угодно может быть. Мир может быть любым. Будем наблюдать.
Владимир Дубосарский. Фото: Даниил Примак
Хорошо.
Знаете, если честно – я иногда смотрю на своих студентов и думаю, какая разница между тем, что делают они, и что делаю я? Никакой разницы реально нет. Ну, в имени, ну, в цене… Они что-то хуже умеют делать, но зато у них получается более… странно. А у меня более прогнозируемо, потому что я делаю более «правильно». А они от неумения делают более странные вещи – но всё равно это что-то внутри, какие-то мелочи. А по сути – одно и то же. Вот – те знания, которые я получил за два года преподавания. По сути, я понял, что и я от них, и они от меня ничем не отличаются. Наши отличия настолько минимальны, что говорить о них даже неинтересно.
