Когда вещи превратились в метафоры
В московском арт-пространстве «Рихтер» до 24 июля можно посмотреть проект Евгения Гранильщикова «Ты и я и все эти вещи между нами». Остались ли вещи теми же самыми после того, как в период невольного затворничества мы всмотрелись в них в упор и услышали их речь?
Новый проект давно и успешно работающего в сфере мультимедийного искусства российского художника Евгения Гранильщикова носит название «Ты и я и все эти вещи между нами». Как рассказывает автор, «он начинался с коротких сценариев, в которых в двух словах описывались перформансы. Изначально каждая работа в проекте – это лаконичный перформативный жест, и в нём, несомненно, был важен опыт тела. Собственно, этот опыт как принципиально новое ощущение возник в затянувшийся локдаун, когда телесность, быт, дистанция и длительность из привычных ингредиентов перемололись в нечто новое, предложив обновленную конфигурацию. Телесность как ощущение себя и других обнаружила свою крайнюю уязвимость. Короткие сценарии (или концепты) этих работ появились в контексте, когда все вещи – от кофеварки на плите до рамки окна во двор – превратились в метафоры, то есть вещи заговорили изнутри самих себя на языке искусства. Художник, смотрящий на острие ножа, удерживая его в миллиметре от своего зрачка, не видит само лезвие, но чувствует его прохладу. И хотя этот нож-бабочка, очевидным образом, отсылает нас к 1990-м, в то же время, как объект и знак, нож присутствует на каждой кухне».
Мы связались с Евгением, чтобы задать ему вопросы нашего экспресс-интервью, он также согласился снять для нас несколько видеофрагментов, представляющих выставку.
Локдаун – это история, которая ещё далеко не закончилась, но которую мы начинаем пытаться осознать. Какой вы сами видите её? Это трагический, нервный, стрессовый опыт или у изоляции были и свои «светлые моменты»?
Я часто слышу от художников, что опыт проживания локдауна оказался для них сверхпродуктивным. В моём случае это тоже так. Мне кажется, что я открыл для себя что-то принципиально новое, то, чего я ранее, наверное, побоялся бы касаться. Система ограничений оказалась для меня прежде всего эмансипацией и пробудила какую-то новую чувственность. Я немного затрагиваю эту тему в тексте к своему проекту «Ты и я и все эти вещи между нами». С первых недель локдауна меня тревожила мысль – «а что если это не временно? Что если наша последующая жизнь навсегда теперь поменяется?» По сути, именно так и случилось. И моя практика как художника тоже изменилась.
Пандемия – это и повышенный интерес к физическому, телесному, который к тому же ставит под вопрос привычную им культуру взаимодействия – рукопожатий, объятий, касаний. Важна ли была для вас эта тема, идут ли на взаимодействие герои ваших видеороликов или это прежде всего существование одиночек, замкнутых в отдельных пространствах?
Пандемия – это радикальное переопределение дистанций, дистанций к родным людям, друзьям и незнакомцам, дистанций к вещам и пространствам. А это уже какая-то кинематография. В этом смысле видео – глубокий инструмент для осмысления «близости». Поэтому все работы в проекте такие «телесные», а пространства и вещи в кадре буквально намагничены. Мне кажется, что я, как всегда, заигрался и неожиданно для себя сделал очень точный, почти хирургический проект.
«Работы из цикла появились в контексте, когда все вещи – от кофеварки на плите до рамки окна во двор – превратились в метафоры. Пакет молока, неподвижно стоящий в холодильнике, и прогулка до магазина – объект и событие – в ситуации обострённого ощущения жизни оказываются принципиально равны». Как бы вы прокомментировали – какого рода это метафоры? Сам смысл вещей начинает дрожать, вибрировать, когда привычный миропорядок ставится под вопрос?
Меня всегда интересовали вещи, которыми мы окружены. Что-то самое банальное. Потому что я был уверен, что вещи или объекты – совершенно взрывоопасные штуки. В локдаун мы и обнаружили часть этого потенциала. И для меня было очень важно начать обращаться к этим вещам через искусство. Поэтому я написал в тексте про кофеварку, на которую я смотрю, пока убегает кофе.
В самом монтаже чувствуется влияние подходов и находок кино 1920-х годов. Вы сами пишете у себя в Фейсбуке, что последние пять лет занимаетесь переосмыслением советского киноавангарда. Что дал вам этот интерес и какие открытия в этом смысле удалось для себя сделать?
Трудно ответить на этот вопрос, потому что скорее всего весь советский киноавангард и находки, которые были сделаны в 1920-е, – это как-то так давно и глубоко живёт во мне, что я вряд ли уже сам могу заметить, как это проявляется в моих работах. Да, ранний кинематограф для меня – это волшебный каталог и поле моего бесконечного интереса.
Отклик на какие ещё события, кроме пандемии и локдауна, вы сами видите в этих работах?
«Ты и я и все эти вещи между нами» – в равной степени как про локдаун, так и про хвосты истории, за которые я пытаюсь уцепиться, несясь с огромной скоростью на велосипеде в сторону пропасти. Если внимательно и в одиночестве пройти через три пространства, в которых располагается проект, то можно обратить внимание на все эти политические и биографические триггеры.
В одной из работ («Песня о тревожной молодости») я буквально тяну за нить 1958 года. Мне кажется, что это принципиальная работа, которая подытоживает проект. Она немного про то, как обречённо перехватывать флаг из рук истории, которую, как известно, пишут победители.
