Zoom личной памяти
«Спасти Орхидею» Владислава Наставшева и две другие московские театральные новинки сквозь оптику современного искусства
02/04/2019
Как инсталлировать пространство личной памяти так, чтобы зритель не заскучал? Чтобы чужая жизнь не стала барахолкой second-hand? Латвийский режиссёр Владислав Наставшев считает, что нужно детские и юношеские страхи и сублимации отпустить пируэтами волшебной хореографии на серебристом диске сцены. Например, пытку еврейского мальчика скрипкой можно изобразить в виде обучения фигурному катанию. Трудные пассажи смычка по струнам – это вычерчиваемые на льду графемы. Ошибки – падения. Удачи – парение. Так ежедневная мука ненавистного сольфеджио превращается в балет…
Спектакль «Спасти Орхидею». Фото: Ира Полярная
Три премьеры лучших театральных групп Москвы по-разному пытаются настроить оптику на личностный, интимный мир переживаний времени, своей собственной биографии, впечатанной в большой исторический хронотоп. Во всех случаях получается красивое взаимодействие театра с территорией contemporary art. Театр предлагает оживить инсталляционные пространства, в которых не одушевленные личным присутствием вещи рискуют быть ходульными, трафаретными, схематичными. Театр даёт возможность олюбливания этих схем, идей, концептов. Дарит пространство личной, неотчуждаемой эмоции, памяти. А вот zoom нашей оптики на биографию и историю помогает сделать технология методов современного искусства. Оно словно отвечает за перестановку фокусного расстояния в глазах смотрящего. Язык современного искусства способен сделать историю не линейной, не нарративной, а ассоциативной, построенной на сложных рядах рецепции.
В связи с вышесказанным важнейшая премьера марта–апреля: спектакль «Спасти Орхидею» Владислава Наставшева в Гоголь-центре. Это частная история режиссёра Влада, который маялся под опекой властных матери и бабушки, рос безотцовщиной, учился музыке и мудрой скупости, потом вырвался на свободу… В Москву! В Москву! Ставить здесь «Чайку», которой бредит. В принципе, история типическая. И не дай бог решать её в манере реализма, как завещал Энгельс: изображая типические характеры в типических обстоятельствах. Будет скука и пошлость. Наставшев сделал действо визуальной поэзией, музыкой. Казалось бы, банальные житейские ситуации он предъявил как тактильное, осязаемое прикосновение к чему-то очень родному, достоверному и необычайно личному, лиричному, поэтичному. Помогла, безусловно, природа разных других искусств. В современной живописи востребован принцип отстранения реальности через её максимальное, тактильное, интимное приближение. Это метод заявлен был в фотореализме и достиг апогея в глитче постинтернета. Деталь, взятая из старинного визуального источника (будь то обрывок фотографии, царапанная киноплёнка, пиксель компьютерной картинки), предъявляется в макроувеличении, и твой глаз ныряет в туман расфокусированных ассоциаций, белёсое облако дорогих припоминаний, снов. Ты чувствуешь невероятную достоверность картинки. Одновременно понимаешь, что это глитч, сюр, обморок. Во многом подобные эмоции рождаются, когда смотришь архивные записи советских концертов с песнями, обожаемыми Наставшевым. Например, ансамбль «Поющие гитары» исполняет по чёрно-белому телевидению советскую лирическую песню «Сумерки» (музыка А.Васильева, слова К.Рыжова). Камера уводит взгляд в молочковое марево, в котором различимы размытые контуры музыкантов. Солист-тенор пронзительно щемяще поёт о несчастной любви, сумраке отношений. И он сам, и фигуры клавишников, гитаристов замерли на разных подиумах студии. Все боятся сделать лишние движения. Ты плаваешь в каком-то магриттовском сне. Одновременно этот сон о тебе самом, о твоём личном времени, утраченном и родном. Подобную ситуацию инсценируют в своих картинах, пространственных инсталляциях современные художники, видеоартисты (в России это Егор Плотников, Евгений Гранильщиков, Ирина Корина, Кирилл Гаршин).
Спектакль «Спасти Орхидею». Фото: Ира Полярная
Пространство взаимных касаний, сердечных и личностных, одновременно фантомных, иллюзорных Наставшев режиссирует и музыкой, и максимальным приближением образов героев воспоминаний Влада. Влада играет Один Байрон. Изумительно. Он практически повторяет поведенческий рисунок немного эксцентричного, немного затаившегося, ранимого интеллигента, с которым ассоциируется сам Владислав Наставшев в своих авторских концертах. Так же прозрачно высоко по тембру Один-Влад поёт лирику советских песен. Однако Байрон не копирует Наставшева. В своём герое он добивается некоего виртуального отстранения, его рисунок и интонации более ломкие, звонкие, словно отзеркаленные в каком-то кристалле. Каждый жест и эмоция резонируют в нас с удвоенной силой, но лабораторная дистанция сохраняется всегда.
По такому же принципу zoom’а строятся роли мамы и бабушки. Маму играет Елена Коренева. Она хрупкая, но сильная. Она независима. Она творец. Её шедевр – сын. Она его опекает, как нежную Орхидею, и, конечно же, подавляет, травмирует. Важно было уйти от конкретных биографических тем, работать на территории универсального языка искусства. Помог метод травести, маскарад идентичностей, что мы знаем по искусству Синди Шерман, например. Мама вторит сыну в его желании поехать поработать в Москву. Он мечтает делать спектакль со звездой «Покровских ворот» Еленой Кореневой в роли Заречной. Мама-Коренева его предостерегает: но ведь у этой актрисы скандальный характер. Она истеричка! Эти грациознейшие остроумные превращения Кореневой в маму, рассказывающую о Кореневой, просто гипнотизируют. Время расслаивается, втягивает тебя в разные лабиринты, кармашки, каморки. Это уже квест.
Спектакль «Спасти Орхидею». Фото: Ира Полярная
Отдельный разговор: Бабушка Влада – Бумби. Её играет Филипп Авдеев. Комических старух студенты часто изображают на этюдах первых курсах театральных вузов. Получается дико смешно. Но здесь не тот случай. Авдеев один из лучших артистов российской сцены сегодня. В своей роли этот 27-летний парень прожил всю биографию, судьбу Бумби, человека поколения разрухи, голода, нищеты, войны. На каждом миллиметре рисунка роли артист работает так, будто лепит рельеф лица и рук стариков Рембрандта. Не имитация, а суть, глина жизни, почва, рельеф земли. Именно бабушка Бумби при всем её невозможном сварливом характере стала кормилицей эльфоподобных мамы с Владом. На её деньги он поставил свои первые спектакли. Физиологические сцены старости и ухода в случае с Бумби убеждают, как болевой шок и катарсис акционизма или ар-брюта.
Восторг испытываешь, когда видишь травестийную и вочеловеченную собаку-акробатку Марусю-Музу. Вдохновлённую современным танцем роль исполнила Мария Селезнёва. Очень загадочный в спектакле двойник Влада – «Треплев». Его играет Риналь Мухаметов. Эта роль вроде бы оттеняет все бытовые перипетии жизни семьи, делает их объёмными, вписанными в некий символический контекст. Однако на деле масштаб её куда более значителен. По сути, мы видим систему отражающих зеркал: фактура постсоветской латвийской реальности становится антуражем самой пьесы Чехова. То есть можно сказать, что история семьи Наставшеву была важна для того, чтобы наконец-то сбылась его мечта: он поставил чеховскую «Чайку». Аналог из contemporary art: Билл Виола с его фресками на тему старинных картин, разыгрываемых перформерами в быту повседневности американских городов. Все коллизии пьесы: и амбиции молодого таланта, и «среда заела», и «сколько любви вокруг», и символическая космогония с «мировой душой», и беллетристическое снижение высоких метафор, и вечный вопрос «талантлив Треплев или бездарь», – все эти темы оживают в двойной оптике и зумировании фрагментов современности, наложенных на чеховскую канву. Эту канву идеально по интонации и благородству ткёт Риналь Мухаметов.
В итоге встреча театра с современными художественными стратегиями изоискусства определила многослойный, чуткий к перформативному сознанию современного человека спектакль. И он оказался шедевром contemporary art.
Ему очень отзывчивы две премьеры, что вышли практически одновременно со спектаклем Наставшева в других лучших молодых театрах Москвы. В Центре имени Мейерхольда режиссёры Роман Феодори и Александр Андрияшкин с юным театром ИЮЛЬАНСАМБЛЬ поставили спектакль «Питер Пэн. Фантомные вибрации». Собственно, тема «фантомных вибраций» очень близка к теме «зумирования» личной памяти и биографии в перформативном и изобразительном искусстве. В стиле странного алогичного перформанса новое действо и сделано. Сюжет о мальчике, который не хотел взрослеть, – лишь повод исследовать породу так называемых миллениалов, людей, родившихся в начале нулевых. Зритель на правах соавтора включается в игру. Ему показывают фокусы, рассказывают анекдоты, собирают конструкторы, читают тексты экскурсий по стране Питера Пэна… Кутерьма неожиданно прерывается паузами, стоп-кадрами. Все застывают, и повисает странная напряжённая тишина. Обратный отсчёт времени. Потом квест сменяется разговорами по душам, критикой институций, самого театра. И завершается всё некими странными повисшими вопросами, когда все сидят и ждут хеппи-энда, всё примиряющего театрального шоу. Ждут и не дожидаются…
Спектакль «Питер Пэн. Фантомные вибрации». Фото: Маргарита Денисова
Молодые творцы отважно ринулись в самую пучину новых гибридных актов того, что философ современного искусства Никола Буррио назвал «эстетикой взаимодействия». В «Фантомных вибрациях» адаптируются или пародируются разные методы, от концептуального каталога и абсурдного перформанса до агрессивных хеппенингов Марины Абрамович с игрой на нервах и причинением физической боли. Завораживающее шапито, близкая театру ИЮЛЬАНСАМБЛЬ Виктора Рыжакова тема клоунады, бурлеска, бродячих циркачей и бардов отыграна отлично, в какой-то тоже сюрреалистической, призрачной, тревожащей подсознание версии. Нам, зрителям, снова предлагают зеркало: в нём мы должны увидеть достоверный образ времени. А помехи и кривизна отражения лишь прибавляют драйва.
Наконец, Мастерская Д.В. Брусникина выпустила премьеру «Эмигранты» Славомира Мрожека. Оказавшийся провозвестником перемен в новом демократическом искусстве легендарный спектакль в 1983-м поставил Михаил Мокеев. В нём играли Роман Козак и Александр Феклистов, сокурсники основателя Мастерской Дмитрия Брусникина. Сегодня Михаил Мокеев поставил «Эмигрантов» на молодых Михаила Плутахина и Петра Скворцова. В этом аскетичном, поданном как психотриллер действе с убогим реквизитом в обшарпанной каморке (спектакль идет в средневековых Боярских палатах СТД России) от современного искусства принята очень важная идея: апроприация истории. Выдающийся референт такой идеи: инсталляция «Я, самозванец» Майка Нельсона в павильоне Великобритании на Венецианской художественной биеннале 2011 года. Художник с точностью до дверной ручки встроил в британский павильон турецкий караван-сарай, в котором он работал и где был сквот. Такая психогеография позволила на очень личностном, моторном уровне пережить изгибы и повороты субъективного сюжета времени.
Спектакль «Эмигранты». Фото: Анисия Кузьмина
Михаил Мокеев также повернул время вспять и встроил новый спектакль «Эмигранты» в павильон памяти о том событии, что стало провозвестником нового театрального пространства. Этот жест практически подвижнический, сложный, не требующий ажиотажа и сиюминутных оваций. Тяжкая работа по сопряжению, сшиванию континуума истории. Режиссёра выдающимся образом поддержали молодые артисты, саунд-артист Пётр Юдкин и вся постановочная группа, включая исполнителя роли в первом спектакле Александра Феклистова. Он появляется в убогой квартире эмигрантов на правах карнавального призрака, читающего Фрейда.
Сегодня понимаешь, что поставленная в 1983 году пьеса диалогов гастарбайтера и политического беженца не то что не стала архивом, но оказалась страшно, невозможно современной. Она во многом о природе российского холуйства, о рабстве, ищущем уют и стигматизацию. Вслед за пьесой Славомира Мрожека это рабство в России проделало свой путь от либеральных перестроечных лет и причалило к добровольной изоляции и желанию отгородиться в своём национал-тщеславии и потребительском вранье, лизоблюдстве от всего мира… Пьеса явно не про российских эмигрантов, но вышло так… Когда психика оказавшегося на обочине, выбитого из привычной колеи человека тоже выходит из орбиты, абсурдная неловкость, уязвимость, жалкость соседствуют с откровением расхристанности и одновременно со смердяковщиной… Всё это в пьесе препарировано до микрона…
Анатомический атлас человеческой породы – вот тема нового спектакля. Пётр Скворцов и Михаил Плутахин не подражают старейшинам. Выстраивают свою, современную по ритму, звуку, пластике партитуру. Однако масштаб сборки выдерживают колоссальный. И современное искусство в данном случае – медиум и аргумент честной встречи двух эпох.
