Распорядок дня Марии Сафроновой
Лиза Боровикова
15/03/2013
В марте в Московском музее современного искусства прошла выставка одной из финалисток недавней Премии Кандинского 2012 Марии Сафроновой под названием «Распорядок дня». В пресс-релизе замысел автора трактовался так: «Проект Марии Сафроновой рассматривает жизнь психиатрической клиники как структурного модуля, характерного для большинства изолированных сообществ, в частности, для сообщества художественного… Художник, как только он начинает позиционировать себя таковым, оказывается заключённым в рамки системы институций и арт-рынков, где также все действуют согласно установленным правилам. При этом одни стремятся попасть в это довольно закрытое сообщество, а другие противопоставляют себя системе, выбирая антиинституциональные формы творчества, но зачастую всё равно оказываются так или иначе вовлечены в общий художественный контекст». Мы решили именно с Марии Сафроновой начать цикл интервью с молодым художественным поколением и расспросить о том, каков же её собственный «распорядок дня». Московская художница поделилась своим мнением о художественных институциях, рынке искусства и арт-сообществе в России и не только.
О своём формировании
Рисовать я любила всегда. Мы жили в коммуналке, в сад я не ходила. Родители спокойно оставляли меня одну и уходили на работу, а я весь день занималась тем, чем хотела, в основном это было рисование. Когда я пошла в школу, был какой-то перерыв, потому что сменилась обстановка, а потом я поступила в художественный лицей на Крымском валу. Я училась в мастерской графика Александра Смирнова. Там мы активно занимались разными дисциплинами, книжной иллюстрацией, делали макеты к театральным декорациям. У нас была экспериментальная мастерская. Из всех, которые на тот момент существовали в лицее, она была самая авангардная. После лицея меня брали в Суриковский институт без экзаменов, и я решила идти в монументальную мастерскую Е.Н. Максимова, потому что с театром я своё будущее не связывала. А в монументальной мастерской было много практической работы с новыми для меня материалами: фреска, мозаика, сграффито, работа в архитектуре, макеты проектов. Это была интересная работа с пространством и умение справляться с большим объёмом.
Такая учёба требовала большого погружения. Нам едва хватало времени, чтобы выполнить программу, и современное искусство существовало где-то параллельно, мы с ним не пересекались. И история искусства в институте прекрасно преподаётся до двадцатого века. А потом возникает молчание. Появляется какой-то разрыв, как пропасть, которую надо стараться не замечать, притягивать старое к новому. Ясно, что нет предела совершенству, и всё время надо делать наброски, зарисовки, какие-то этюды писать, просто чтобы не потерять сноровку, умение. Неясно, как это применить к тому, что тебя действительно окружает. Дело было даже не в том, чтобы какой-нибудь венецианский кувшин в натюрморте заменить на мобильник, это была бы чисто вещественная подмена. А было какое-то несоответствие в том, как ты едешь до института, как ты едешь обратно и живёшь после института, какие фильмы ты смотришь и какую музыку ты слушаешь – и что ты делаешь в институте. Для меня этот диссонанс уже существовал.
Знания о современном искусстве тогда были случайны и отрывочны, в них не было системы. Зная работы разных современных художников, я не понимала, какие проблемы их породили. Это было на уровне «нравится – не нравится», но я не могла понять, как можно с этим соотнестись.
После института мне потребовались новые знания. И я поступила в Институт проблем современного искусства и в Свободные мастерские. Училась по вечерам почти всю неделю, но это было очень интересно, потому что удавалось иногда по нескольку лекций в день послушать. На лекциях отрывочные знания очень хорошо восстановились. Появилась система понимания, что и почему происходит в искусстве сейчас.
О русских художниках и мировом художественном сообществе
Мне сложно говорить что-либо о мировом художественном сообществе, моё представление о нём умозрительно-мифическое. Любой художник хочет быть понятен международному зрителю, и многие наши художники, стремясь к этому, абсолютно сливаются с западными направлениями, становятся стерильными. В результате они делают стандартный западный продукт. Хорошо, когда идентичность сохраняется при полной восприимчивости. Думаю, нужен баланс между интернациональностью и местной ментальностью.
О современных технологиях
Технологии в искусстве сейчас решают многие ремесленные проблемы и часто оставляют художнику только задачу точно сформулировать своё послание. Технике иногда вообще отдаётся роль художника, и с ней можно не быть специалистом. С живописью сложнее – она делается долго и в основном руками. В ней плюсом является багаж знаков и символов, созданных столетиями, и это создаёт многомерность и сложность при визуальном прочтении произведения. Правда, для этого нужен визуально воспитанный зритель.
О художественных институциях
Сейчас есть большая возможность выбора для образования современного художника. Далеко не всегда ему нужен громоздкий багаж – обучение видеоарту, фотографии, инсталляции, перформансу в основном занимает меньше времени, чем обучение рисующего художника. «Свободные мастерские» ММСИ, ИПСИ, школа Родченко выполняют эту задачу. Вдобавок существует много дополнительных лекций, они с регулярностью проходят на разных площадках Москвы и позволяют узнавать что-то новое.
О политике
Меня многое не устраивает в нашем обществе как человека и гражданина, но я прежде всего художник. Впрямую тему политики я не трогаю, не заводит меня всё это. Всегда есть ощущение интересов третьей стороны, и смысл происходящего всё время искажается, для меня невозможно придать этому смыслу визуальную форму. Если бы я чувствовала какое-то острое волнение, я бы, наверное, занималась какими-то политическими проектами. Сегодня одно, завтра другое, не вижу смысла за этим гнаться. В моих работах если и присутствует политика, то в темах, которые продолжаются на протяжении истории человечества.
О художественном рынке
Я не рассчитываю на современное искусство как на заработок. Когда делаешь проект, невозможно думать, насколько он будет коммерчески успешен. Это мешает работать. Если уже после создания работы начинают кому-то нравиться, кто-то хочет их купить, я очень рада этому и всегда с удовольствием отдаю их. Заработок мне скорее приносит «монументалка». Этот заработок бывает менее интересным, более интересным, бывает, делаешь что-то практически бесплатно. Бывают и очень денежные истории, которые потом дают возможность делать новые проекты. Сейчас я начинаю работать с галереей, которая мне очень нравится, надеюсь, у нас всё получится.
О других художниках
В силу своего образования я знаю очень большое количество художников, и многие мне нравятся. В разные времена на меня влияли разные художники. С института очень люблю Брейгеля, Джотто, Александра Иванова, Григория Сороку. Многое мне нравится у Ансельма Кифера, Каттелана, Фрейда, Бэкона, Мюэка.
Художнику в помощь всё: хорошие фильмы, музыка. Эксперименты и открытия происходят во всех областях искусства, и источником вдохновения может стать и чужой мусор.
На нашей арт-сцене сейчас действует большое количество интересных художников – и сложившихся, и молодых. С кем-то я знакома лично, у кого-то училась, с кем-то училась, с кем-то участвовала в выставках, и я с большим интересом слежу за тем, что происходит в нашей художественной жизни.
О художественном сообществе
Все мои знакомые художники живут по-разному: кто-то работает в одиночку, кто-то – в группах и объединениях. Кто-то много тусуется, кто-то сидит в Фейсбуке и предпочитает обсуждать проблемы искусства на виртуальном поле. Форм жизни у художников сейчас много. Все развиваются в индивидуальных направлениях, скорее, делятся друг с другом своими открытиями, а не придумывают что-то вместе.
