Микелис Фишерс.«У этого холста я где-то сто раз умер!»
Латвийский художник рассказывает о самой трудной для него работе, которую скоро увидят десятки тысяч посетителей Венецианской биеннале
18/04/2017
Микелис Фишерс – художник, который будет представлять Латвию на Венецианской биеннале. Пару месяцев назад он даже провёл по этому поводу пресс-конференцию – в ней участвовала и министр культуры Даце Мелбарде, на встречу с которой и самим художником явились зеленоголовые рептилоиды или их очень натурально выглядящие земные представители. Они поднесли министру свои дары, а в какой-то момент на постаменте по соседству эффектно подлетела в воздух подорванная с помощью пиротехники тушка курицы.
Микелис Фишерс всегда балансирует на грани – между реальностью и мистикой, между юмором и серьёзностью, между на ходу считываемым китчем и символическим духовным искусством. Но посмеяться он точно любит, что и доказал не раз в ходе нашего разговора в его временной мастерской – в арендованном (в одном частном доме в Пардаугаве) помещении с очень высоким потолком. Где он и рисовал свою крупногабаритную картину (508 х 322 см), которая уже в достаточно скором времени в зафрахтованной фуре отправится в Венецию.
Микелис – лауреат крупнейшего в Балтии приза в сфере визуального искусства – Приза Пурвитиса – за 2015 год. Но он был номинантом премии уже и в 2013-м, после того как его масштабнейшая выставка живописи «Сверхвещество» прошла в выставочном зале ЛНХМ «Арсенал». Фишерс работает с разными медиа – живописью, резьбой по дереву, видео, применяя их в соответствии с замыслом. Но всегда в его вещах присутствует это мерцание его собственного послания, эта азбука Морзе, эти точка-тире: серьёзно-несерьёзно, мимолётно-вечно.
Мы знакомы с Микелисом давно, с тех времён, когда на дворе стояли полные невероятных возможностей и рисков 90-е. Тогда начинающий латвийский художник подрабатывал шофёром у израильского посла. Помню и тот момент, когда он в первый раз собирался в Мексику вместе с режиссёром музыкальных и рекламных клипов Виктором Вилксом. Они направлялись в так называемую Zona Del Silencio – малообжитую территорию, где, судя по книгам на эту тему, особенно часто любили появляться НЛО. Инопланетян они в тот раз не встретили, зато отсняли киноматериал на эту тему, который через некоторое время оформился в клип, где главным героем как раз был сам Микелис, в классическом мексиканском сомбреро ищущий контакта с чудесами.
Было в его жизни и время более спокойных и менее экстремальных путешествий – в тогда ещё мирный и украинский Крым. Он рисовал в тот период пейзажи, мощно заряженные цветом и светом, многие из которых и показал потом на масштабной выставке 2013 года «Сверхвещество». Но и в Мексику он ездил ещё не раз.
Микелис Фишерс. Модифицированные кальмары крушат портовое предприятие. 2017. Дерево, напылённая краска, резьба по дереву. 21 x 29,5. Фото: Валдис Янсонс
И вдруг в 2014 году у Фишерса появляется совершенно неожиданная техника – полузабытая и столь популярная в нашем с ним детстве резьба по дереву. Белый контур на чёрном фоне, чёткий и однозначный «рисунок», почти что деревянный комикс. Сюжеты этих работ – фантазии Микелиса на темы конспирологии, «настоящего смысла» всего, что происходит. Он немало рисовал подобных сюжетов и до этого. Но тут сама техника позволила сгустить «сообщение» до максимума. Жестокая эксплуатация не только рода человеческого, но и, скажем, несчастных русалок со стороны всякого рода инопланетных существ. Насилие и презрение от разнообразных рептилоидов. Экспозиция, которую курировала Инга Штеймане, проходила в залах Музея медицины, и это, казалось, только подчёркивало жёсткость и правдивость анализа ситуации, предложенного Микелисом. Что-то было в этом от патологоанатомии – подчёркнутая отстранённость отчёта. Именно экспозиция «Несправедливость», в которую было включено и несколько отличных видеоработ – одна, в которой двое загадочных существ общались друг с другом с помощью слова Pran, и другая, где сам Микелис шагал по натуральным, пылающим красным углям, – принесла художнику Приз Пурвитиса.
В том же 2015 году он выставил световую и звуковую инсталляцию на Цесисском фестивале искусств, представляющую сюжет примерно в том же духе, но решённый с помощью LED-лент, сияющих во тьме. Подобная, но уже с другим сюжетом световая инсталляция станет одной из трёх частей экспозиции, которую Микелис Фишерс готовит для открытия в Венеции. Вторая часть – новая серия работ с резьбой по дереву. Названия их говорят сами за себя – «Giant Grasshoppers Massacre Tourists by the Pyramids of Giza», «Ancient Aliens Execute Overqualified Rocket Scientists at Palenque, Mexico», – в то же время здесь появляется вполне жизнерадостная зарисовка под названием «Guided Shopping Tour for Extraterrestrials at Champs-Élysées, Paris». И всё же общая тональность работ не вызывает сомнений. Мы рассматриваем их с Микелисом в макете каталога будущей венецианской экспозиции «What Can Go Wrong?» Он комментирует: «Вот у этого сейчас вырежут сердце… Вот этого поймал уже тот, в скафандре. А вот эта вещь – самая чёрная из всех. Extraterrestrials Monitor Humanitarian Crisis In the Oligarch Organ Warehouse. Гуманитарный кризис на базе, где растят доноров на органы, их там не кормят, видимо. А вот эти существа всё происходящее… мониторят. Так же как европейцы мониторят гуманитарные кризисы в Африке – помочь особо не могут, но… наблюдают. Вот эта, кстати, – довольно позитивная на общем фоне. The Last Yeties Protest Against CO Emissions by the Great Wall of China…» Несмотря на редкие позитивные «нотки» в целом настрой экспозиции получался слишком однотонным, по ощущению Микелиса, нужен был некий контрапункт, которым художник и занимался в течение нескольких последних месяцев.
Микелис Фишерс. Фото: Валдис Янсонс
Тут он заваривает кофе, усаживает меня в одно из двух кресел, расположенных напротив его огромного полотна под названием «Breakthrough. Farewell to Selfness», чтобы я мог лучше рассмотреть эту работу, и говорит:
Может, будут вопросы сначала. А то я сразу набрал такие обороты…
Да нет, меня это вполне устраивает.
Хорошо. Я сначала напредставлял себе так, что я буду рисовать эту картину о том, как Вселенная движется из хаоса и энтропии в сторону более высокоорганизованной, разумной формы. Что-то такое очень абстрактное и такое, о чём у меня нет никакого личного представления, опыта. И я воображал, что это должно быть что-то очень большое, красивое, с динамичными мазками. Там будут классные цвета, и всем понравится. И тогда… Ха-ха! (Грозно и уничижительно.)
Как только я наконец начал рисовать, то понял, что это полное фиаско. Потому что я не то чтобы в это не верил. Но у меня нет никакого своего опыта, который я мог бы туда вложить. Я бы мог сделать что-то вроде наложения потоков, как на этих эскизах на стене. Но если в этом ничего личного, то получается как-то «пустовато». И началось… Мне кажется, что я у этого холста где-то 100 раз умер! (Смеются.)
Я прошёл через реальный ад. И главное – вот это ощущение обязательства. Обычно ты что-то там рисуешь, и всем по барабану, что ты там делаешь. А здесь надо нарисовать картину, которая будет в Венеции представлять Латвию, плюс она должна ещё сбалансировать всю ту «чернуху», которая есть в моих работах с резьбой по дереву. И я понял, что взвалил на себя такой груз, как никогда в жизни.
Тогда я стал слушать всякие лекции и много думал, боролся с собой, путешествовал. Раз за разом смывал нарисованное с холста. И мне стало яснее, что же это вообще такое, только тогда, когда в принципе всё уже было нарисовано. В процессе со мной было так, что как только я начинал думать, для чего я это рисую, какое впечатление этим произведу, какая вообще цель у картины… Т.е. как только свою песню заводило моё «эго», у меня ничего не получалось. А когда у меня получалось с ним управиться, то и на холсте начинало что-то выходить.
Параллельно я слушал много всяких лекций как раз о проблематике «эго». И потом понял, что я рисую в общем-то как раз об этом – об освобождении от него. От того самого вопящего «эго», которое готово на всё, лишь бы ты не заметил его полной бессмысленности. И того, что оно диктует тебе твоё поведение и твой выбор.
От подобных вещей, конечно, очень сложно избавиться, если ты делаешь экспозицию для национального павильона своей страны на самой большой в мире выставке искусства…
Да, и ещё это давящее чувство обязанности. Я думаю, что это полная глупость: для Венеции стартовать с проектом, который ещё не создан. Либо это можно назвать смелостью, которая граничит с полной глупостью. Потому что тебя всё это парализует – обязательство создать что-то классное, и все этого от тебя ждут, и ещё ты на пресс-конференциях рассказываешь про то, что там будет, а сам ещё и не начинал ничего. Одним словом, легко мне не было. Остаётся надеяться, что всё это не зря. Мне действительно кажется, что эта энергия там теперь есть. Посмотрим, как все части будут смотреться вместе, но пока каждой из них в отдельности я доволен.
Почему ты решил, что нужно это полотно – что нужно сбалансировать общую композицию?
Потому что и LED-инсталляция, и работы с резьбой по дереву – это всё об одном, это критика. А картина – это какая-то возможность, какая-то надежда на развитие, на выход. И это то, что я и хотел, в принципе, показать изначально. Но если я раньше думал, что покажу это снаружи, как космическое развитие, то получилось, что я показываю это изнутри, через себя. Но это и есть единственно возможный путь развития – работать с собой, а не с космосом… (Смеётся.)
Микелис Фишерс. Прорыв. Прощай, эго! 2017. Холст, масло. 508 x 322. Фото: Валдис Янсонс
Как ты сам видишь, что происходит на этом полотне?
Конечно, каждый там увидит что-то своё и будет на это смотреть по-своему. Но я вижу так, что в верхней части изображено как раз то самое «кричащее эго». И тот мир, который там представлен, он очень прост, это наш материальный мир. Плохое, хорошее, слава, деньги, стремление оттеснить того, кто послабее. И когда этому «эго» угрожает, что с него сорвут маску и откажутся от него (и я бы очень хотел когда-нибудь осуществить это и в своей жизни), то начинается борьба, начинается слой, в котором можно прочитать какие-то пещеры, или лабиринты, или структуру человеческих органов, или элементы лестниц. Это то, что под нашей реальностью, то, что мы не видим, но что служит ей внутренней структурой. А ещё ниже расположен на картине некий мир неопределённых возможностей, который открывается тебе, когда ты достигаешь уровня, на котором обретаешь умение его видеть. Примерно так. Но можно, конечно, трактовать и как кому захочется.
Интересно, что у тебя материальный, более низкий мир вверху, а не внизу…
Конечно, я ведь не достиг ни нирваны, ни сознания Христа. Это всё сверху, поверхностный слой. Но внизу есть и всё остальное, в каждом человеке есть Вселенная и даже больше.
М-да… Я вот сейчас пытаюсь представить, в каком пространстве эта картина могла бы висеть. Уже после Венеции… В каком-нибудь, скажем, доминиканском монастыре?
В общем-то, по сути, это и есть алтарная картина. Но интересно было бы увидеть ту церковь, которая захотела бы её у себя повесить. Или секту… Вряд ли.
Потому что я не могу представить её в каком-то частном доме. Хотя, конечно, всё бывает…
Для этого нужен какой-то очень странный человек. (Смеются.) Я бы в своём доме точно такую не повесил.
Оттуда идёт какая-то мощная энергия…
Конечно, ведь это как умереть. Или как родиться.
Или умереть, чтобы родиться? Но ты думаешь, что в Венеции, в этом людском потоке, который движется от павильона к павильону, у посетителей будет какая-то возможность углубиться, помедитировать над этим, что-то понять?
Я прекрасно понимаю, что люди вообще в такие темы не хотят углубляться. Но именно поэтому картина такая большая, чтобы быть эффектной. Уже этим она может привлечь к себе внимание. И тогда, если тебя такие вещи не интересуют, ты всё равно побежишь в следующий павильон. Но если тебя зацепит… Не могу судить, как в таких случаях поступают другие, но я обычно пробегаю всю экспозицию и потом возвращаюсь к каким-то работам, которые со мной «заговорили».
В мастерской Микелиса Фишерса
Я могу представить себе очень простое минималистичное здание у озера. И там есть белый зал, в котором больше ничего нет, только эта картина, окна и, может быть, три кресла. И ты приезжаешь туда уже с каким-то знанием, что там будет.
На retreat! (Смеются.)
Но эта вещь и не задумывалась, чтобы привлекать, чтобы выглядеть «красивой». Там ничего такого нет, это я хорошо понимаю. Или не должно бы быть.
Но чем больше в неё всматриваешься, тем больше впечатление, тем сильнее она тебя притягивает…
Спасибо, Сергей, за то, что ты это говоришь. Практически все, кто её видел, так говорят. И остаётся только надеяться, что какая-то часть людей у неё задержится. Как только ты не бежишь от неё куда-то, она начинает работать.
Мне картина ещё напомнила очень масштабную выставку, которая в марте открылась в музее современного искусства GAM в Турине и которую подготовила целая команда во главе с куратором последней Стамбульской биеннале Каролин Кристоф-Бакарджиев. Она о цвете и его восприятии в художественном мире последних 100–150 лет. А начинается она с экспозиции, посвящённой теософии. И с картинок из одного теософского издания конца XIX века, которое было известно многим художникам, позднее составившим славу модернизма. Это были попытки зарисовать мысли, мыслеформы… В довольно абстрактной манере. Теософия упоминается и в тексте Инги Штеймане, подготовленном для каталога твоей экспозиции на биеннале… Как-то всё совпадает и связывается.
Да. Недаром ты туда ездил! (Смеются.)
Но ты сам читаешь такого рода теософские работы?
Честно говоря, не особо. Я более-менее в курсе их основных идей, но реально углубиться мне не хватает времени. Мой последний книжный хит – «Подлинная история Земли», где описано от А до Я, какие инопланетные расы и что именно делали на нашей планете. И как вообще всё происходило на самом деле. Всё разложено по полочкам. Именно такая литература мне была нужна как рабочий материал. Меня интересуют и работы теософского плана, но, скажем, из Блаватской я ничего не читал. Только какие-то отсылки, цитаты…
Микелис Фишерс. Рептилоид иммобилизирует галлюцинирующих дарвинистов. 2017. Звуковая и световая инсталляция. 600 x 600 x 600. Звук: ERROR. Фото: Валдис Янсонс
И у меня с этим так же. Какие-то ссылки и цитаты. И в то же время нет какого-то ощущения, что лично мне в это нужно углубляться.
И так много всего нового и интересного. Информации хватает, в наши времена её стоит фильтровать.
Да и к тому же любая новая информация, которая нас достигает, она содержит и какие-то кусочки, элементы из информации старой…
Конечно – она так выстроена. Или вот сейчас много рассуждают об открытиях квантовой физики, свидетельствующих об иллюзорной природе нашей реальности, но ведь об этом же говорили и все основные религии с самого своего возникновения. Вот что мне кажется очень увлекательной темой. И это в своё время открыл и Планк, но так как такие вещи не укладывались в существовавшую тогда картину мира, то эти идеи отставили в сторонку.
Может, какой-то квантовый физик именно в этой картине что-то для себя увидит важное…
Вот это было бы так хорошо, да! Ничего лучше просто и быть бы не могло.
Тенденция последних пяти-шести лет – объединение науки и искусства…
Ты имеешь в виду science art? Это, по-моему, скорее, регрессивное явление. Контра!
Немножко такое утилитарное?
Даже очень!
Но и в 60-е годы художники вдохновлялись открытиями физики…
60-е годы – вообще период истории, когда у людей было наиболее свободное сознание.
Тогда в моде среди достаточно массовой аудитории были и попытки разобраться с последними теориями в физике…
И они именно тогда и появлялись, и всё было таким свежим. Тогда эти вещи было проще осознать. Была ясность – вот физики открыли то-то, и все узнают об этом. А теперь – что они там открывают или не открывают, никого не интересует. Всё превратилось в одну гигантскую кашу.
Видимо, просто всё опять совпало. И физика, и общество. Вот какой-то видимый слой, потом идёт невидимый слой, который с помощью каких-то приборов нам всё-таки удаётся рассмотреть, но он распадается ещё на какие-то слои. Так же и в политике. Ты мало что понимаешь, если следишь за тем, что на поверхности. Но даже если ты можешь видеть на один слой вглубь и даже на плюс ещё один слой вглубь, всё равно есть какой-то ещё четвёртый или пятый слой… Но где же выход?
(Микелис вздыхает.) (Затем следуют 6 секунд молчания.)
Мы это сегодня, видимо, не сформулируем.
Это понятно. С другой стороны, ясно, что что-то истинное мы можем найти, только всматриваясь вглубь себя. Но и отмести окружающую реальность было бы странно. Если она существует, то какая-то функция у неё есть. Некий полигон? Но одного единственного ответа в любом случае быть не может.
Микелис Фишерс. Урок языка. Видеоинсталляция. 2014
А как, по-твоему, публика в Венеции воспримет твою резьбу по дереву, всех этих рептилоидов?
Не знаю. Да и нет смысла что-то представлять за других. Ведь серия «Несправедливость» была в Венеции (серия работ, за которую автор получил Приз Пурвитиса, выставлялась в экспозиции «Орнаментализм. Современное искусство Латвии» в венецианском Арсенале летом 2016-го – прим. авт.), и никто ничего не сказал.
А где ещё эти работы с резьбой по дереву выставлялись?
В Хельсинки, где они вошли в коллекцию музея Kiasma…
И как было в Хельсинки? Как там прошло?
Финнам ужасно это понравилось. Может, у них какое-то схожее чувство юмора.
Но когда ты обратился к этой технике резьбы по дереву, тебе сразу было понятно, о чём это будет?
Ты имеешь в виду конспирологические теории? Да. Было так, что я нарисовал картину «Офицерский бал», и было понятно, что надо эту тему продолжать, что там есть ещё много, о чём сказать. И тогда внезапно в новогоднюю ночь я увидел в клубе «Полковнику никто не пишет» на стене такой принт, который на расстоянии выглядел как огромная работа в технике резьбы по дереву, популярной в 60-е годы. Тогда я подскочил ближе и увидел, что это принт, а не то, что я подумал. В тот момент я понял, что буду делать свои вещи именно в этой технике. Потому что там не так уж много возможностей что-то изобразить. Лучше всего, когда всё на одном плане происходит. Пара фактур всего. Вариаций немного. Всё это в целом лучше всего соответствует тональности «теорий заговора». «Всё обстоит именно так и никак иначе!» (Смеются.) И это вырезано в дереве. Тут больше ни вперёд, ни назад. Вырезаешь по этой чёрной поверхности, и наружу выходит свет! (Смеются.) Ты проявляешь то, что скрывалось под поверхностью
Но у тебя что-то ещё есть, о чём ты хочешь поведать в этом направлении?
Ты сейчас спрашиваешь меня в тот самый момент, когда действительно больше уже нет. Выжато всё до последней капли. Но ещё посмотрим через какое-то время.
Критиковать мир вообще…
Не очень приятное занятие.
Микелис Фишерс. Последние снежные люди протестуют против выброса углекислого газа перед Великой китайской стеной. 2017. Дерево, напылённая краска, резьба по дереву. 21 x 29,5. Фото: Валдис Янсонс
С другой стороны, есть вот эта пара «позитивных» работ. Про протестующих йети, скажем. Не только страдания и страдальцы.
Это, как знаешь, когда допрашивают и держат голову под водой, то на короткий момент отпускают, чтобы ты мог (изображает) – «Иыыыых!» – вдохнуть в себя воздуха хоть немного. И тогда опять можно мучить.
Ещё можно сказать, что, критикуя устройство мира…
Всерьёз этим, конечно, нельзя заниматься
Да, потому что ты опять встраиваешься в какую-то схему. И то, как ты это делаешь, на самом деле, очень хороший способ
Может, единственный способ, как этим стоит заниматься. Но некритически говорить и о таких, самых «высоких» темах тоже… Есть ведь довольно много искусства, которое… Нет, я не смогу сформулировать эту мысль
Ты имеешь в виду, что критически надо относиться ко всему, а не только, скажем, к «обществу потребления» или «обществу спектакля»?
Не в том смысле, что тебе надо всё «очернить». Просто и какие-то общепринятые вещи хорошо бы оценить непредвзято, критически, опираясь на свой личный опыт. Если выйти на уровень обобщений, то все проблемы происходят… хоть это и ужасно звучит… от веры. Потому что если ты чему-то слепо веришь, не пытаясь это самостоятельно оценить, то сразу становишься манипулируем. Если же ты всё воспринимаешь с открытым сердцем, но с сознанием, что может быть так, а может быть и иначе, то это более здоровое восприятие, на мой взгляд. Даже своему личному опыту нельзя верить до конца и где уж там – чужому. Или чьему-то опыту, который был получен тысячу лет назад и тысячу раз менял свои очертания при пересказах.
Но, может быть, истина рождается как раз из тысячи фантазий и недопониманий, которые накладываются друг на друга, и вдруг… бац!
Но тогда нам надо сначала поговорить о фантазиях и о том, можно ли вообще придумать то, чего нет, и т.д. Мне вот кажется, что фантазия – это как раз материалистическое восприятие мира, идея о том, что жизнь возникла в результате случайности. Потому что, насколько я понимаю, возможность такой ситуации настолько же велика, как если бы ураган прошёл над автопомойкой и из всех подхваченных деталей вдруг сложился бы новенький «боинг» с обслуживающей командой, едой и напитками. Что же это за случайность такая?
А, может, мы появились на этом свете, чтобы критически думать?
Я боюсь, что и так дело не обстоит. (Смеются.)
Микелис Фишерс. Организованный для инопланетян шопинг-тур на Елисейских полях в Париже. 2017. Дерево, напылённая краска, резьба по дереву. 21 x 29,5. Фото: Валдис Янсонс
Что-то в твоём миропонимании поменялось за последние года три-четыре?
О себе труднее всего судить, если только ты не провёл это время в коме, потому что ты меняешься вместе со своим восприятием о себе. Это надо спрашивать у моих друзей, особенно у тех, которые какое-то время меня не видели, а потом повстречали.
А какие-то путешествия? Какие-то события, которые тебя серьёзно изменили?
Наверное, первые поездки в Мексику. Культурный шок и всё такое
Сколько раз ты там был?
Четыре-пять раз уже.
И в первый раз вы вместе с Виктором Вилксом и оператором Пашей Владимирским отправились искать инопланетян и…
Ни одной летающей тарелки тогда не увидели. Вот в следующую поездку – увидели.
Над пустыней?
Над вулканом, который называется Попокатепетль. Это у них любимая посадочная площадка – в тамошнем кратере. Там уже этому никто не удивляется.
У меня в Москве в начале 90-х был такой интересный случай. Я стоял на балконе примерно девятого этажа высотного здания студенческой общаги, ждал подругу, балкон был такой длинный – на весь этаж. И в одном его углу стояла парочка и из-за чего-то ссорилась. И вдруг в небе показалась классическая летающая тарелка – круглый серый диск вдалеке, уверенно передвигавшийся среди чистого неба. К слову сказать, я после этого ничего подобного не видел. И эта тогдашняя парочка тоже её заметила. И на одну минуту замолчала. А потом – опять по новой.
Ой, как классно! (Смеются.)
«Тарелка?» «Тарелка вроде…» «Ага… Но ты мне объясни, почему ты вчера…»
Классно. И очень поучительно.
Микелис Фишерс и Мартиньш Граудс в Перу. 2015. Фото: Айгарс Сермукшс
Но тебе этот мексиканский опыт позволил иначе взглянуть и на то, что здесь происходит, в Латвии?
Скорее, это было что-то вообще про восприятие реальности, про то, что мы её сами формируем. Мы сами её калибруем – что в ней может произойти, чего не может. У европейцев в этом смысле – вот такие установки. «Этого просто не может быть!» А там к подобным вещам относятся свободнее. И поэтому там много чего такого и происходит.
Но если ты рождён и воспитан в культуре, где «этого не происходит». И просто приезжаешь туда…
Но ведь они там в большинстве. Они и создают реальность. Тебе остаётся только это смотреть! (Смеются.)
А ты там интересовался и мексиканским искусством?
Мне ужасно нравятся мексиканские живописцы. В них и проявляется вся мощь их земли.
И их восприятие реальности?
Да, там всё это внутри. Однозначно. Совершенно ясно можно это увидеть.
Но вот ты приезжаешь обратно, в Латвию. И живёшь в Балтэзерсе. Это тоже интересное место – и город, и не город, у озера.
Да. Наверное, я бы и не смог в самом городе жить.
А у тебя там есть какие-то свои любимые места?
Конечно! Там полно таких любимых мест. Но я бы мог жить и подальше от Риги. Я ведь не особо участвую в общественной жизни, не мелькаю.
Ты ведь рисуешь не каждый день?
Нет. И на самом деле больше времени уходит на поиск того места, где этим стоит заняться. Могут быть и очень красивые места, но для живописи неподходящие. И когда я рисую пейзаж, мне важнее не он сам, а какая-то такая… (вздыхает)… энергетика, скажем так. И она сама проявляется или не проявляется.
Значит, ты приезжаешь на какое-то место с идеей там что-то нарисовать…
Да, и потом ищу подходящий вид, которого тоже вполне могу не найти. Это всё так сложно на самом деле. Может быть, скажем, каньон, в котором, по преданиям древних индейцев, зародилось человечество. Откуда вышли первые люди. И там вообще никого, кроме тебя, ты туда целый день добирался по грунтовке. И каньон заканчивается такой поляной, там ручеёк течёт, можно разбить палатку. Вокруг – водопады, просто сказка. И вот ты начинаешь рисовать этот каньон… Несколько дней я там промучился – ничего не получилось. (Смеются.) Вообще ничего. Так что никогда нельзя предсказать, как будет.
Микелис Фишерс. Новый Свет. 2012. Холст, масло. 159 x 200. Фото: Валдис Янсонс
Ты рисуешь день напролёт или часа три-четыре?
Да, часов четырёх достаточно, хотя можно и больше. Иногда бывает и два дня подряд. Но вообще мне больше нравится, когда картины приходят легко.
А с резьбой по дереву – там ведь совсем другой процесс?
Абсолютно! Диаметрально противоположный. Всё начинается с процесса литературного – надо сформулировать название. И как только название появилось… Хотя на самом деле у меня целая куча названий, к которым невозможно ничего нарисовать. (Смеются.) «Саботаж в автоматическом питомнике по выращиванию глаз». Название хоть куда, а что нарисовать? Но если идея рисунка появляется, то надо ещё посмотреть – отвечают ли реальности разные упомянутые в названии и нарисованные объекты. А дальше уже идёт техническая работа, не так интересно.
Но ты ведь режешь…
Ты просто режешь по рисунку, без какой-либо импровизации.
Но вот это давление на материал…
Это, конечно, классно. Работать с деревом очень приятно. Концентрация, реальный дзен. Нельзя ошибиться.
Микелис Фишерс. Буддистские монахи учат медитации отщепенцев из человекоящеров. 2017. Дерево, напылённая краска, резьба по дереву. 21 x 29,5. Фото: Валдис Янсонс
В этих работах легко понять, когда они закончены. Всё, рисунок вырезан, финал. А как с живописью? Как ты понимаешь, что всё – дальше идти не надо?
Это невозможно сформулировать в словах. Просто осознаёшь в какой-то момент… Что дальше можешь рисовать, но, скорее всего, всё испортишь, и нет никакого смысла это делать. Всё сказано уже.
А как было с этой картиной?
Было на ней одно место, которое мне не нравилось, и я его три раза перерисовывал. В третий раз получилось. И я уже знал, что теперь всё.
Интересно – как ты себя чувствуешь в этот момент? Вот всё закончено. И ты выходишь из мастерской наружу…
Как в какой раз. С более легко удающимися картинами – там бывает своего рода эйфория. Тебе кажется, что ты нарисовал что-то лучшее в своей жизни. И вот как раз это самое «эго» выплёскивается во всю мощь. Но здесь такого не было. Наверное, это «эго» уже нарвалось, уже поняло, что своего здесь не получит… Не знаю. Но реально – это самая трудная работа в моей жизни. (Молчание, секунд 5.)
И именно благодаря тому, что живопись – это такое немодное медиа и взята ещё такая интимная, персональная и в то же время очень общая тема... Мне кажется, что весь этот высокомерный концепт с резьбой по дереву надо было поставить лицом к лицу с чем-то честным. В какой-то мере, может, надо «провалиться». Забыть про то, как ты будешь выглядеть в глазах окружающих. Просто вот так, как есть, так и сделать. Как про такое говорят – что на уме, то на языке.
