Песни радости и удивления

Интервью с главным куратором второй Рижской международной биеннале современного искусства Ребеккой Ламарш-Вадель

 31/08/2019
Хелмутс Цауне

Учёная степень в области истории искусств, полученная в Сорбонне. Семь лет в должности куратора Palais de Tokyo. Три года в качестве экспериментального куратора в Берлине. Работа над персональными выставками Тино Сегала, Маргерит Юмо, Эда Аткинса, Дэвида Дуара и не только. Курирование важной коллективной выставки «Край света» (Le bord des mondes) в 2015 году. Проекты в МоМА и Стеделийке… Такой список достижений заставил бы гордиться любого куратора, поэтому ещё более впечатляющим это выглядит, если учесть, что Ребекке Ламарш-Вадель сейчас всего 32 года. Вдобавок ко всему перечисленному она теперь стала главным куратором второй Рижской международной биеннале современного искусства (RIBOCA), которая состоится в следующем году. 

Кураторская концепция, которую Ламарш-Вадель предложила для RIBOCA2, вращается вокруг слова «re-enchantment» («возобновление очарования»). В мире, чьё коллективное сознание, похоже, склонно к размышлениям о неизбежной гибели, катастрофе, апокалипсисе и т.д., концепция биеннале предлагает искать новые способы переосмыслить себя и свои отношения с миром и природой, чтобы мы снова оказались способны быть зачарованы ею (и собой).

Когда этой весной было объявлено, кто станет новым куратором биеннале, а также была заявлена новая кураторская концепция, мы расспросили о ней Ребекку Ламарш-Вадель, и она любезно прислала ответы на несколько вопросов Arterritory. И вот прошло время, правда, пока что и куратор, и команда RIBOCA всё ещё держат почти все детали о местах проведения или списке участников второго выпуска «на коротком поводке». Тем не менее когда Ребекка была в Риге этим летом, мы с удовольствием воспользовались шансом, чтобы поговорить и обсудить её видение биеннале лично. И, вполне возможно, не в последний раз. 

Во время представления кураторской концепции RIBOCA2 в Венеции. Фото: Иван Ерофеев. Предоставлено RIBOCA

В какой-то момент в юности вы сменили свою сферу интересов с политики на искусство. Почему это произошло? 

Когда мне было лет 15–16, я уже начинала работать в сфере искусства, это были различные стажёрские вещи и тому подобное. Но в тот момент меня очень интересовали международные отношения, и я хотела заниматься большими геополитическими вопросами своего времени. Я родилась во франко-немецкой семье, и для нас всегда были актуальны темы, связанные с принудительной миграцией, смешанным культурным наследием, а сотрудничество между нациями и отдельными людьми лежит в самой основе нашей идентичности. Сорбонский университет очень силён в политической и исторической областях, и моя учёба там вела меня в сторону политической карьеры. Но в то же время меня никогда не покидал интерес к искусству. Когда я начинала учиться в 2007 году, правительство стало проводить реформы с невероятно серьёзными последствиями, которые сделали бы образование гораздо менее доступным. Поэтому в университете начались массовые протесты, и мои занятия были отменены на несколько месяцев. За это время мы с друзьями создали что-то вроде творческого объединения, или группы «друзей по искусству». Мы начали сами продвигать какие-то события, потому что чувствовали себя действительно беспомощными и не знали, чем заняться. Вы знаете, нам всем было примерно по 20, а государство было в полном параличе, особенно университет. Взаимодействие с художниками и создание экспозиций было одной из наших реакций на этот момент паралича, это был способ построить некое сообщество и проводить разные дебаты и встречи, но и радость от всего этого была, конечно, тоже. Поэтому мы начали организовывать выставки без всяких денег, устраивая их в лесу или в клубах всего на одну ночь. Словом, политические исследования, которыми я занималась, и мир искусства уже смешались между собой на этом раннем этапе, и в какой-то момент я просто поняла, что моё увлечение международными отношениями и геополитикой на самом деле было выражением интереса к тому, как сформатировать точку перемирия между различными мировоззрениями, как свести вместе и поддержать различные перспективы. И я поняла, что с этими вопросами для меня будет гораздо интереснее и плодотворнее работать в области искусства, чем в политической сфере. Поэтому я решила двигаться в эту сторону и изучать историю искусства. Но я никогда не переставала питать интерес ко всем этим ключевым вещам, я считаю, что они могут вступать в диалог с художественным миром, и обе стороны только приобретают от этого. 

В какой степени, по вашему мнению, ваше семейное происхождение также повлияло на этот переход?

Я думаю, что мой бэкграунд был действительно решающим, потому что я выросла с художниками: моя мать – художница, а мой папа, который умер, когда я была очень молода, был искусствоведом. Так что дома я с самого начала росла в атмосфере встреч и торжеств и работы над проектами. Когда мне было шесть или семь лет, я уже писала и придумывала театральные пьесы, сочиняла стихи и романы, и мне очень хотелось развивать дальше этот момент творчества, жить свою жизнь, не теряя его.

После того, как вы закончили университет, у вас было два, я думаю, очень разных опыта художественной практики в Берлине и в Париже. Как бы вы могли их сравнить?

В то время, когда я заканчивала учёбу, Париж был ужасным местом с точки зрения возможностей создания пространства для экспериментов. У нас не было этой зачарованности молодежью, которую можно было наблюдать, например, в Великобритании, где молодёжь превозносят, от неё чего-то ждут – новую перспективу, новый талант, который вот-вот выдвинет молодое поколение. А Париж в то время был очень консервативным, город был очень дорогим, андерграундная сцена была развалена из-за репрессивной политики и отсутствия динамики, молодые люди улетали в Лондон, Брюссель, Нью-Йорк или Берлин, если у них была такая возможность. У нас не было места для альтернативных взглядов и экспериментов. Поэтому в 2009 году я решила уехать в Берлин. Большинство современных дебатов происходило там, они шли вокруг таких ключевых философских направлений, как спекулятивный реализм или новый материализм, которые вдохновляли и художников, и теоретиков. Это было поколение, с которым я росла. В Берлине я нашла невероятно отзывчивое пространство для поисков и проб.

Я начала собирать выставки в проектных пространствах, где царил экспериментальный подход; часто после такой выставки другая группа спустя месяц собирала другую экспозицию, которая как бы противопоставляла себя предыдущей, и возникала своего рода дискуссия. Темы выставок, над которыми я работала, были связаны с вопросами отсутствия, антиутопии, случайности, понятия прогресса… моё первое шоу называлось «Прямо в неизвестность» – влечение к неопределённости и сомнению никогда не покидало меня. Этот период был важным временем взросления и опробования форматов и возможностей создания выставок – в бывших бассейнах в Берлине, на кухне ресторана в Афинах, в квартирах и тренажёрных залах в Париже, во дворцах в Майами… Но Берлин действительно в тот момент был центральной точкой процесса, он собирал художников со всей планеты – это было невероятно плотное сочетание культур, референций, чувствительностей. Я также начала работать над очень большими институционными проектами, такими как выставка в Берлине, охватывающая Hamburger Bahnhof, KW [KW Institute for Contemporary Art] и Berlinische Galerie, она финансировалась городом, чтобы обозначить молодое международное поколение художников, живущих и работающих в Берлине. Это был проект на миллион евро с огромным потенциалом, и я тогда была помощником куратора. Если оглянуться на имена, которые были там представлены тогда, то большинство из них теперь очень хорошо известны, эти люди сделали заметную карьеру. Берлин развил мой интерес к разнообразию, сложности и противоречиям. Потому что сам город действительно поощрял такие вещи, там не было какого-то одного общего мировоззрения.

Ребекка Ламарш-Вадель в своей квартире в берлинском Митте в 2012 году. Фото: freundevonfreunden.com 

Но потом вы вернулись в Париж.

Да. Когда мне было 25, меня позвали в Palais de Tokyo, музей тогда должен был открыться после реновации и расширения до 22 тысяч м², и меня пригласили туда на позицию куратора. В тот момент я была не так уж очарована перспективой, потому что у меня не было планов возвращаться в Париж. Но мне предложили должность, которая могла бы позволить мне повлиять на репрезентацию молодых художников и создание институции, поддерживающей новую, более молодую сцену, и я чувствовала, что это своего рода обязанность для меня – принять это предложение. Если я хотела быть интеллектуально честной по отношению к тому, во что я верила, я должна была занять эту позицию, чтобы помочь что-то поменять. Так я и сделала. Я стала одной из пяти кураторов.

Полагаю, самой молодой из них?

Да. Это был настоящий вызов – адаптироваться к работе в институции, оставив позади весь этот такой DIY-опыт ради более спланированных, организованных, обеспеченных и гораздо лучше финансируемых проектов, но команда была рада тем моим навыкам, которые я получила за эти годы в Берлине. И команда Palais была просто отличной, воодушевлённой и жаждущей новых вызовов. А также следует признать, что и сама Франция очень изменилась за последние годы, я считаю, что террористические атаки сыграли огромную роль в изменении сознания, в том, что мы яснее осознаём теперь хрупкость, мимолётность, непостоянство жизни. Многое изменилось с точки зрения идеологии и менталитета города, сама чувствительность изменилась, шок был огромный, и я чувствую, что мы вылечили его своим желанием праздновать, собираться вместе, наслаждаться, но это также сделало нас более скромными и открытыми. 

Открытыми?

Это невероятно, к нам переезжают иностранцы, художников снова привлекает Париж – чего не было с начала ХХ века… Музыкальная сцена, художественная сцена, философская сцена, сцена моды – все они процветают. Появляются новые пространства по всему городу, территория самого города расширяется в направлении пригородов, где так много всего происходит. Это своего рода возрождение.

Но наверняка есть немало и реакционных сил.

Конечно, и это серьёзная угроза, но что замечательно – это баланс между всеми этими консервативными реакционными голосами с одной стороны и очень мощным сопротивлением со стороны художественной среды, с другой, и теперь у нас хватает кластеров с отличными арт-центрами и мастерскими для художников. И музыкальная, и литературная сферы – тоже на подъёме. Я думаю, что сейчас там наступило очень интересное время. 

Но для вас ваше пребывание в Palais de Tokyo закончилось. 

Я ушла оттуда, да.

Это перемена к лучшему?

Да. Я посвятила семь лет Palais de Tokyo, и я почувствовала, что сделала там то, что была должна. Я провела там такие выставки, как Le Bord des Mondes («Граница миров»), которые были очень важны в моей кураторской практике, я работала с Тино Сегалом и Томасом Сарасено над их наиболее сложными и амбициозными выставками, представляла публике работы гораздо более молодых тогда художников – Эда Аткинса, Маргерит Юмо, Дэвида Дуара и многих других… У меня был шанс реализовать то, что я хотела сделать, но в какой-то момент важно предоставить место кому-то ещё и позволить другим голосам влиться в хор.

Во время представления кураторской концепции RIBOCA2 в Венеции. Фото: Иван Ерофеев. Предоставлено RIBOCA

Почему вы приняли предложение стать куратором RIBOCA2? 

Прежде всего надо сказать, что эта возможность – для меня большая честь. После того, как я провела семь лет в одном месте, работая в одном и том же здании, я почувствовала, что Балтия и Рига – это невероятная возможность развивать мой интерес к созданию выставок в ещё более значительном контексте. Сегодня все нормы и перспективы модернизма, слава Богу, подвергаются сомнению. Так же как и идея центра и окраины. Мы постепенно начинаем понимать, что нет такого центра и нет такой периферии. Есть только огромная сеть феноменов. И я хочу вложить свою энергию и присутствие здесь, я хочу оказаться ближе к менее известной, менее централизованной истории, не к истории Западной Европы. То, что мне предложила RIBOCA, было именно тем, что я искала. Вот почему я приняла это предложение. Оно было настоящим вызовом. Кроме того, мне было важно работать над тем, чтобы размышлять о «возобновлении очарования» и о том, как представлять нашу перспективу за пределами сценария апокалипсиса. Как во время больших глобальных изменений мы можем перемоделировать свои отношения, своё внимание, свои заботы о других – людях и не только. Это во многом вдохновлено и историей Латвии, которая пережила несколько возрождений в своей истории и всегда сохраняла невероятно тесные связи с космическими и природными ритмами. Наше будущее возможно только при пересмотре того, что вообще значит быть человеком, и я думаю, что этого можно достичь вполне позитивными методами. Также я верю в то, что художники – это лучшие альтернативные гиды, способные помочь нам представить, какими могут быть эти разные будущие: они могут предложить иную ментальную экологию. 

А вы – единственный автор кураторской концепции?

Да. И да, и нет, потому что вы ведь никогда не являетесь единственным автором идеи. Было бы очень трудно назвать всех, кто вдохновил меня на создание этого предложения, потому что это результат исследований и проб на протяжении целого ряда лет. Но, может быть, мне следовало бы всё же составить этот список. Тогда я должна поблагодарить каждого художника, с которым мне доводилось работать. Я обязана поблагодарить многих авторов и философов, таких как Венсиан Деспре, Бруно Латур, Анна Цинг, Тимоти Мортон, Мишель Серр, Донна Харауэй, Нельсон Гудмен… Этот список можно продолжать и продолжать. Я также многим обязана всем существам вне человеческого рода, с которым мне довелось делить свою жизнь. Они многому меня научили. От пауков, с которыми мы работали вместе с Томасом Сарасеной, до лошадей, которые были вокруг меня, когда я была ребёнком. Их навыки, их чувствительность, их присутствие и способ общения с миром могут только дарить вдохновение. 

Я также должна упомянуть и те места, которые вдохновили эти идеи, поэтому вполне можно сказать, что я на самом деле не единственный автор кураторской концепции, которая представляет собой переплетение многих историй и встреч. 

На выставке Томаса Сарасено ON AIR в Palais de Tokyo в 2018 году. Её курировала Ребекка Ламарш-Вадель 

А были ли художники, о которых вы знали, что пригласите их участвовать, ещё до того, как концепция была сформулирована?

Да, потому что есть темы, над которыми я работаю уже несколько лет, связанные с концом эпохи модернизма и тем, какую новую систему или какие новые модели мы можем создать и как выбрать между альтернативами без применения насилия. И все художники, с которыми я до сих пор работала, в том или ином виде рассматривают эти вопросы. Это вопросы о новой экологии, в том числе о ментальной экологии, которые мне кажутся очень интересными. Когда я предложила биеннале эту тему о «возвращении очарованности» и реакции на разлом существующих систем, то было совершенно логично, что художники, с которыми у меня был опыт совместной работы, присоединятся ко мне и в этом приключении. Кроме того, я очень верна тем художникам, с которыми работаю. Я хочу поддержать их, потому что это моя семья. Мои друзья – художники, я всегда была в обществе художников, мой муж – художник, они вокруг меня, они присутствуют в моей жизни. И те, с кем я работаю, обычно становятся моими очень хорошими друзьями. Но надо добавить, что есть много способов быть художником, и мне нравится быть среди людей, которые бросают вызов принятым нормам – независимо от того, в какой области они себя реализуют. 

Есть ли какие-либо аспекты в этой концепции, которые являются новыми и уникальными по сравнению с вашей предыдущей практикой и темами экспозиций, которые вы курировали?

Идея «возобновления очарования» – это то, над чем я никогда не работала, как следовало бы. Работа с мифами – это то, что мне кажется интересным ответом на «апокалипсис», «Армагеддон» и другие тропы, которые подпадают под нынешнее положение дел, но это довольно новая область исследования. Конечно, что тоже очень ново – это работа в странах Балтии. Для меня очень важно, чтобы каждый художник, приглашённый на биеннале, будь он из балтийских или других стран, работал с историей Риги или с чем-то, что произошло в Риге или в Балтии, и действительно соединял «фигуры» и «провода» между глобальной перспективой и локальной. Как говорит Мишель Серр, мы настолько же принадлежим планетарным законам физики, как и законам своей нации. Другой пример: Маргерит Юмо, с которой я работала раньше, теперь делает проект, который исследует, может ли глобальное потепление вызвать развитие духовности среди животных. Она проводит исследование, о котором на самом деле никто не думал. Идея вкратце заключается в том, что животные теперь могут осознавать своё собственное вымирание. Они чувствуют массовое вымирание, которое уже разворачивается, они видят, как их сверстники умирают, и поэтому они развивают ритуалы и веру в высшие силы, которые священны для них. Юмо сотрудничает со специалистами по поведению животных, и вместе они наблюдали такого рода ритуалы у многих видов, такие, скажем, как погребальные ритуалы у слонов. Есть также свидетели практики самоубийства среди дельфинов и других очень интересных форм поведения, на которые, как было принято считать с нашей эгоцентрической подачи, способны только мы, люди. И вот она приезжает сюда и встречается с разными латвийскими и балтийскими специалистами по поведению животных. Она только что встречалась с латвийским профессором, специалистом по жизни животных в реках, а также по течениям и жидкостям, которыми обмениваются речная экосистема и силы извне. Такие взаимодействия мне всегда кажутся интересными. Но я искренне верю, что каждая выставка сама открывает свою историю, и теперь в перспективе каждого из мест проведения биеннале история начинает разворачиваться, сценарии начинают формироваться. И всё это создаст совершенно новую выставку, подобной которой я прежде никогда не делала. 

Фрагменты экспозиции Маргерит Юмо FOXP2 в Palais de Tokyo в 2016 году. Куратор – Ребекка Ламарш-Вадель 

Какое у вас сложилось впечатление о местной художественной сцене? 

Это очень свежее впечатление. Последнее время я много встречалась с художниками, бывала у них в мастерских, разговаривала. Наше взаимодействие для меня было чем-то очень любопытным – я пыталась понять, какие темы сейчас важны для художников, потому что они – настоящие переводчики пульса времени. И на сегодняшний момент здесь, как я вижу, есть три главных «поля битвы». Одно – это вопрос идентичности в постсоветское время, другое связано с квир-культурой – что значит быть вне нормы? Среди художников, которые в этом поле работают, большинство – женщины. А третья – научная фантастика. Вообще-то, видимо, есть и четвёртое поле – художники, которые напрямую занимаются вопросами экологии и вовлечены в очень технологическое искусство, такое, что по сути ближе к настоящим исследователям. Эти «поля», как мне показалось, здесь очень разнообразно представлены. Я побывала также в Академии художеств, чтобы посмотреть, какая ситуация там, поговорить с преподавателями, увидеть работы и попытаться поймать настроения молодых художников. 

А какой тут был самый большой сюрприз? Что-то неожиданное?

Я пытаюсь никогда не строить никаких ожиданий. Но то, что меня, если так можно выразиться, «очаровало», это разнообразие искусства, разнообразие дискурса, мне это кажется чрезвычайно увлекательным, потому что доказывает, что здесь происходит дискуссия, здесь есть жизнь. Это демонстрирует, что жизнь здесь динамична и что не существует консенсуса о том, какие темы наиболее важны. Есть места и города, где иногда ты видишь очень однородные практики. Тут такого нет. И то, что я пытаюсь сделать, – это принести дань уважения этому разнообразию

Всё больше и больше городов по всему миру проводят биеннале того или иного сорта. Почему этот формат столь жизненный? Если вы, конечно, согласитесь, что он жизненный. 

Я не знаю, действительно ли огромный рост числа биеннале указывает на жизненность формата. Идея о биеннале сама по себе хороша. Она начинается с вопроса – как мы можем создать момент, в котором различные художники и публика оказались бы вместе в одно время и в одном пространстве так, чтобы это было для них значимым? Как нам вместе создавать историю и сообщество, как вступить в диалог видений и опыта с историей города? Это невероятно захватывающе. Но парадоксальным образом происходит так, что все биеннале кажутся похожи друг на друга. Где бы вы ни были в мире, перед вами очень похожие пространства, перед вами очень похожие художники, очень предсказуемый формат. И это очень странно, потому что каждая биеннале должна в принципе отличаться от других – она должна отражать конкретный город, конкретное «здесь и сейчас», но всегда выбирается безопасность фиксированного формата. Именно этого я и не хочу здесь делать. И это означает стремление искать очень необычные пространства и выходить за пределы комфортабельной территории. Я не говорю, что мы всё это реализуем максимально, но я стараюсь. Я хочу взять лучшее, что может предложить биеннале как формат, и это значит возможность создать абсолютно уникальное время и место для художника и посетителя. Это некий опыт, который очень своеобразен, который не может быть воспроизведен нигде больше, опыт, который нельзя превратить в продукт. 

Необычные места, уникальный состав художников. Есть ли ещё какие-то способы, какими RIBOCA может стараться избежать этой стагнации биеннале?

Одна из основных задач нашей биеннале заключается в том, что мы стараемся объединить людей из разных дисциплин. Я встречала много людей, которые определённо являются творцами, но не называют себя художниками, которые очень активны в своих областях – будь то наука, биология или духовность – и чья практика вдохновляет не меньше, чем художественная практика. Поэтому я встречаюсь с ними, и я работаю над их интеграцией в рамках биеннале, что означает, что биеннале попытается расширить представление о том, что такое художественное произведение. И я думаю, что в некотором смысле это довольно сложно, потому что это действительно призыв к открытию территории искусства и размышлению о том, что делает произведение искусства, где оно начинается, где оно останавливается, кто должен сказать, как и когда произведение имеет место быть. Это вопросы, которые наследуют визионерскому вопрошанию Дюшана в 1912 году: «Можем ли мы создать произведение искусства, которое не является искусством?» Такие процессы и произведения не принадлежат к «искусству аутсайдеров» (Outsider Art) – это, кстати, термин, который я действительно не выношу. «Искусство аутсайдеров» – это слова, который мы изобрели опять же, чтобы описать центр и периферию, отделить разумных, образованных, академических художников от сумасшедших, диких и самодеятельных. Это понятие и эта идея очень насильственны и много говорят о насильственности нашего мышления и о том, как мы структурируем мир и себя. Но искусство живёт не только в академическом мире. Это относится и к вопросу об аудитории, которую мы хотим увидеть на биеннале, и к тому, с какими частями общества она ассоциируется. Я очень надеюсь, что нам удастся привлечь как можно более широкую аудиторию, потому что я действительно верю, что искусство и предлагаемые им новые перспективы распространяются на всех нас, людей. 

Здание бывшего биологического факультета – одно из шести ключевых мест проведения первого выпуска Рижской биеннале в 2018 году. Фото: Кристине Мадьяре

Немалая часть критики по отношению к предыдущему выпуску RIBOCA заключалась в том, что он был в каком-то смысле, скажем так, «оккупирующим» или, по крайней мере, «вторгающимся» по своей сути. Поскольку основатели – иностранцы, деньги – иностранные, и это большое, крупное событие, приходящее извне на местную сцену, вмешивающееся в местные процессы, местный климат и расклад сил. Как бы вы отреагировали на такую критику и учитываете ли вы её в своей работе?

То, что я слышу в этой критике, – это реальность истории Латвии и реакция, вызванная прошлым опытом многих граждан на присутствие иностранцев и сил, которые они не слишком хотели приветствовать у себя дома. Я понимаю этот страх, и для меня не удивительно, что эти вопросы задаются, и я думаю, что они законны и оправданы. То, что я могу сделать как куратор, – это действительно принять всё то, что происходит здесь. Принять этот город и работать в тесной связи со всем, что помогает городу ежедневно осуществляться. Очень большой акцент ставится на сотрудничество с другими художественными институциями и на их информирование о наших действиях, на стремлении быть вместе. Но ещё есть идея о том, что биеннале идёт в город и поддерживает то, что там уже есть, что уже работает. Например, я встречаюсь с шеф-поварами из разных рижских ресторанов и предлагаю им вообразить, а каким может быть вкус этого «возвращённого волшебства», возвращённой очарованности миром. В этом списке есть рестораны и из более дешёвого, и из более дорого сегмента, но основная идея состоит в том, чтобы работать с людьми, которые уже помогают этому городу существовать. То, что я пытаюсь сложить, – это скорее некая платформа для сотрудничества. Это биеннале, где могут быть вместе очень разные силы, очень разные активисты – потому что я считаю, что шеф-повара – такие же активисты, как и художники. Они так же стараются совмещать моменты и формы, которые преобразуют нас с вами. Мы пытаемся создать платформу, которая противопоставит хрупкости солидарность. И таков мой ответ на этот страх оккупации и эту критику оккупации. Все приглашённые художники из Латвии, Балтии и из-за рубежа прилагают максимум усилий, предлагая работы, которые просто не могли бы существовать где-либо ещё, потому что они являются результатом сотрудничества с местными общинами, человеческими и нечеловеческими, или потому что они вдохновлены историей Латвии или каким-то особым образом жизни, который можно здесь найти. Этот проект касается взаимосвязей и сотрудничества, но также и устойчивости; как мы можем по-другому взглянуть на то, что есть только здесь, и придать этому новое достоинство, как по-новому очароваться этим. Я думаю, что появление иностранцев и незнакомцев тоже может быть связано с сотрудничеством, встречей, взаимным обучением и взаимопомощью. Это может вызывать и любовь. Речь не всегда идёт о колонизации и оккупации. Пусть зрители сами решают. После биеннале я хотела бы представить балтийских художников во Франции и везде, где я работаю, потому что эта история пишется не только на время биеннале, это долгий сюжет, который разворачивается постепенно. И моя роль, как я это вижу, состоит в том, чтобы устраивать прекрасные встречи, работать над представлением альтернативных и более желанных вариантов будущего для всех нас вне национального вопроса. И делать это с помощью своих инструментов – выставок. 

Вы верите, что это восприятие «нас здесь» и кого-то «другого», кто приходит со стороны, может быть демонтировано? Или это что-то настолько глубоко укоренившееся, что что бы вы ни делали, как бы глубоко вы ни взаимодействовали с местным сообществом, вы всё равно останетесь в определенной степени чужим? 

Я думаю, что наше время требует значительно обновлённого взгляда на то, что мы называем местным и иностранным, а также и на то, что мы считаем своей территорией. Сегодня вся земля, экосистемы и биосфера находятся под угрозой исчезновения, мы вот-вот станем свидетелями шестого вымирания, мы дышим газами, пьём с водой микропластик, становимся свидетелями глобальных изменений климата… Эти реалии не имеют никаких национальных границ, им нет дела до наций, это наша общемировая ситуация. Цитируя Бруно Латура, наша территория находится под угрозой, и наша территория – вся планета. Это о нас всех, кто делит общую судьбу, в которой мы связаны с другими существами и с материей, и по этой причине очень сложно говорить о «нас здесь» и «других», мы все принадлежим к чему-то более обширному, что мы должны признать, и к чему и обращается биеннале. Биеннале говорит о признании гораздо большего собрания голосов и сущностей во всём их разнообразии и сложности, во всей их отдалённости от нас и всё же абсолютной узнаваемости. У художников может быть голос, который может призвать к переменам. И это остро необходимо. Мне кажется, что каждый неравнодушный житель города может участвовать в этом. Поэтому что касается того, захотят ли люди принять это или нет, решение будут приниматься ими самими. У нас есть либерально-демократическое предложение. Так что увидим. Увидим в мае. 

Ребекка Ламарш-Вадель. Фото: Кристине Мадьяре. Предоставлено RIBOCA. 2019

Увидим в мае. Пожалуйста, скажите, можете ли вы назвать конкретный пример, с которым вы столкнулись во время работы здесь, который мог бы послужить нарративом для возможности «возобновления очарования»? Что-то, чем вы могли бы поделиться? 

Да, конечно! Я была на Лиго этим летом, на праздновании летнего солнцестояния. И я наблюдала этот момент настоящей зачарованности между людьми и космическими ритмами, там были цветы и растения, был огонь, и это было действительно удивительно, потому что что-то подобное мне совершенно в новинку, у нас нет таких сильных связей с природой во Франции, может, за исключением вина – по крайней мере там, где я выросла. Я никогда не переживала такой момент торжественной связи между человеком и Землей, я скорее знакома с сельским хозяйством, то есть с использованием, а порой злоупотреблением земными ресурсами – а это очень продуктивистские интересы и подходы. Тут же был по-настоящему чарующий момент в том смысле, что… Под очарованием я имею в виду… Этимологически being enchanted («быть очарованным») – это значит слышать голос, который наполняет вас чувством удовольствия, чувством волшебства, чувством удивления. И когда я говорю «возобновление очарования», когда я использую этот термин, я пытаюсь спросить – какие новые голоса мы можем услышать, чтобы снова наполниться удовольствием, желанием, удивлением. И мне показалось, что вечер Лиго был именно таким моментом, когда можно было прислушаться к таким голосам. В другом ритме. Так что это был очень трогательный, очень интересный момент, который имеет отношение к идентичности и к этим ритуалам, частью которых я теперь являюсь. Я очень сдержанно отношусь к возможности поделиться своим «опытом иностранца», но это был довольно сильный момент для меня. Это первый пример, который пришел мне на ум, хотя было и много других. Но, возможно, мне не стоит спойлерить их для вас уже сейчас. 

Большое спасибо, Ребекка!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: RIBOCA2 начинает разбег