«Мир пропитался войной»
Украинский художник Никита Кадан о том, как изменилась реальность, её восприятие и осмысление, спустя полгода после 24 февраля
В этом году мы уже публиковали разговор с Никитой Каданом, одним из самых признанных на международной сцене современных художников Украины. Это было в первой половине марта, когда агрессия России угрожала самой столице страны и на окраинах Киева стояли чужие танковые колонны. Прошло полгода. Киеву больше не угрожает прямая опасность, но война пылает на востоке и юге. Как в этих условиях продолжается художественная жизнь? Какие настроения считываются в обществе и в художественной среде? Как осмысляется эта реальность, в которой ничто больше небезопасно на сто процентов и непредсказуемость угрозы становится константой?
Об этом, а также об открывшемся недавно в киевском PinchukArtCentre большом международном проекте «Когда вера сдвигает горы», мы и поговорили снова с Никитой, спустя полгода. Никита, как и в прошлый раз, говорил неторопливо, с паузами, продумывая, осмысливая ту реальность, которую многие из нас не могли представить себе ещё год назад. «Осмысление – это вообще очень нелёгкая задача», – считает он.
Никита Кадан. Подвижный круг. 2022. Яссы, Румыния
Где ты сейчас?
Я в резиденции в Ужгороде. Она называется «Вибачте, номерів немає» («Извините, комнат нет») и расположена в постсоветской гостинице «Закарпатье». Ей занимается художник Петро Ряска. Уже, кажется, лет шесть.
Но ты бываешь и в Киеве?
Да, ещё два дня назад я был там.
Никита Кадан. Подвижный круг. 2022. Яссы, Румыния
Как там сейчас реализуется художественная жизнь? Какие выставки, какие проекты происходят?
Выставки происходят, хотя, понятно, уже совершенно по-другому, чем в прошлые времена. Собственно, я был на одной, в которой сам и участвовал – это выставка «Когда вера сдвигает горы» в PinchukArtCentre, названная по работе Франсиса Алиса. Её привёз антверпенский музей M HKA. Там представлено много произведений из их коллекции вместе с подборкой работ украинских художников. Это по-своему прецедент – музей везёт выставку в город, находящийся под обстрелами, причём выставку очень известного международного искусства, авторов вроде Барбары Крюгер, Орлан, Люка Тюйманса или того же Франсиса Алиса.
И я знаю, что на разных локациях есть ещё пара небольших выставок.
Работа Никиты Кадана на фестивале «На часі» в Киеве (в пространстве на Нижнеюрковской)
А ты что-то из них видел?
Я вскользь видел экспозицию в The Naked Room, где были работы военного времени, в основном на бумаге, и не видел, к сожалению, фотовыставку в «Я галерее». Есть ещё один микрофестиваль, который повторяется каждые пару недель. Он называется «На часі» и происходит в пространстве на Нижнеюрковской, это ткацкая фабрика, в которой находятся несколько клубов и места, связанные с электронной музыкой и DIY-культурой. Важное для молодёжи место на карте Киева. И там спектр от выступлений электронных музыкантов и всякого мерча до современного искусства. Художественные работы инсталлированы в разных пространствах фабрики, в том числе и моя. В дни фестиваля там толпы – ведь многие, понятно, изголодались по активной социализации.
Во всём этом, очевидно, есть фокус на военных реалиях, но в разной степени. «На часі» – это скорее о том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. А выставка в PinchukArtCentre – это что-то достаточно сконцентрированное тематически, но не иллюстративное. Там есть один «прямой» элемент журналистского типа – выставка документации российских военных преступлений. На которой есть видео, сделанное Лёшей Саем, куда включены сотни, если не тысячи репортажных фотографий последствий российских ударов. Но это как бы интервенция в выставку, а основная экспозиция состоит из достаточно многослойных и зачастую неочевидных произведений.
Что у тебя там выставлено?
Работа из цикла «Тень на земле». Это серия, которую я начал в первый месяц вторжения. С чёрным вспаханным полем и тёмным человеческим силуэтом, который на этой вспаханной земле едва различим.
Когда мы говорили с тобой в начале весны, ты уже работал над ней…
Да, но это выросло в серию из множества изображений, и последнее из них сейчас выставлено в Киеве.
Никита Кадан. Солнце. 2022
Получилось у тебя пообщаться с другими художниками в эти дни в Киеве?
Да, я встречался со многими… В том числе с теми, кто был на Западе и начал приезжать на какие-то короткие или более длительные периоды. С участниками уже упомянутой выставки «Вера сдвигает горы». С теми, с кем мы ездили по разрушенным маленьким городам вокруг Киева: это Буча, Ирпень, Гостомель, Бородянка.
Ещё я за эти последние три недели сделал, как мне кажется, важный для себя шаг, но с совершенно непонятными мне пока последствиями – я снял квартиру в Буче. И буду делать там мастерскую, для себя, но в то же время это будет гостевая мастерская. Я бы не назвал это такой «резиденцией», вряд ли я там смогу сделать какой-то open-call, и всё это будет скорее всего очень маломасштабно, но я хочу приглашать разных авторов работать там время от времени. И у всего этого есть рабочее название «Центр исследований возвращения к жизни». Меня интересует, как места после страшных коллективных травм возвращаются к жизни. Там очень много разных способов и форм, которые могут быть связаны как с какой-то низовой молодёжной социализацией, так и с сельскохозяйственными делами или просто ремонтами в частично разрушенных зданиях. Я только начинаю в эту сторону смотреть, и наверняка могут быть какие-то повороты темы и неожиданности. Собираюсь, когда вернусь в Киев, часть времени проводить там, в этой квартире.
Фото, сделанное в Гостомеле. Из Инстаграма Никиты Кадана
Когда ты приехал в Бучу, ты там провёл какое-то время?
Я после 24-го был там дважды, но каждый раз очень коротко.
Это место как-то меняется сейчас – возвращается к жизни, как ты говоришь?
Да, в Буче очень активно всё происходит, приводят всё к нормализированному виду, вставляют новые двери и окна, ремонтируют или сносят дома, которые полностью не восстановимы. В отличие от соседних Гостомеля или Бородянки, Буча очень активно оживает.
А почему – в отличие?
Я ездил и туда, и туда. Бородянка – это просто руины. Там среди развалин появляются какие-то прохожие, но город близок к состоянию вымершего. Гостомель очень сильно разбит ракетными ударами, и люди из разрушенных домов проводят дни просто во дворах, а ночью или во время дождя заходят в те квартиры, в которых ещё остался потолок. Окна там выбиты все, конечно. Люди в ожидании переселения, какой-то помощи с жильем от государства.
Никита Кадан. Звёзды провинции. 2022. Инсталляция в комнате Бруно Шульца, Дрогобыч. Материалы: изделия из расплавленного стекла из руин Гостомеля, железо, лайтбокс. Текст – цитата из «Весны» Бруно Шульца. Создано для фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче при поддержке Insha Osvita, Ивано-Франковск
Я спрашивал тебя – удалось ли пообщаться с другими художниками в Киеве… Уже понятно, что война затягивается, невозможность строить какие-то долгоиграющие личные планы в смысле художественной карьеры тоже, наверное, понятна. Как это осмысляют, ощущают другие художники, о чём они говорят с тобой и друг с другом?
Знаешь, если во внешнем мире по поводу происходящего в Украине есть ощущение какого-то затягивания, то здесь, несмотря на разные формы усталости и выгорания, всё ещё длится этот пассионарный период ускоренного течения времени. Этот адреналиновый подъём в каких-то формах тянется до сих пор – если не у всех, то у многих. Понятно, что в Украине профессиональные перспективы в культуре становятся проблемными, смутными и заостряется вопрос выживания. Но и до 24-го вопрос выживания у людей наших занятий стоял довольно остро. Ни частного рынка, ни систем публичного финансирования, которые бы полностью могли обеспечивать жизнь и работу, в Украине и до того не было. Поэтому есть некоторая подготовленность.
Никита Кадан. Звёзды провинции. 2022. Инсталляция в комнате Бруно Шульца, Дрогобыч. Материалы: изделия из расплавленного стекла из руин Гостомеля, железо, лайтбокс. Текст – цитата из «Весны» Бруно Шульца. Создано для фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче при поддержке Insha Osvita, Ивано-Франковск
Но сейчас, видимо, эти источники полностью приостановились. Наверное, у государства нет сейчас вообще возможности поддерживать эту сферу…
Есть разные негосударственные инициативы наподобие Emergency Support Initiative Киевской биеннале и Ukrainian Emergency Art Fund, есть международные институции, которые предоставляли и ещё предоставляют какие-то стипендии для оставшихся в Украине. Многие уехали – в художественной среде нашего поколения женщины-художницы, наверное, даже преобладали количественно. По крайней мере было впечатление, что релевантных в искусстве имён больше среди женщин-художниц. Те из моих знакомых, кто младше, поступают в западные художественные школы и тоже уезжают. Но есть и те, кто в армии сейчас, а кто-то занимается волонтёрством. Есть один художник, который сейчас в Черниговской области разрушенные дома восстанавливает. Это Ярослав Футымский. Одна из важнейших фигур в перформансе в Украине.
Про международную поддержку… Ты ведь побывал в последнее время и в Венеции на биеннале, и в Кёльне. Какое у тебя складывается ощущение – западные арт-институции проявляют максимальный интерес к современной украинской сцене?
Мы не можем знать, какая форма интереса является максимальной. Конечно, этого интереса больше, чем раньше. Но я бы не сказал, что его прежде не было вообще, и вот он появился. В моём случае стало, условно говоря, на треть больше, но две трети были и до того.
Может быть, в этом смысле что-то что не делается, а стоило бы?
Это хороший вопрос… Материальная поддержка тех, кто остался в стране, – это ключевая тема, вопрос выживания. Но, быть может, это потому, что я говорю с позиции оставшегося, а не беженца или беженки. А вопросы видимости, заметности именно искусства – они, наверное, в том, чтобы переходить от жестов политической поддержки Украины (даже в форме выставок) к более углублённым формам осмысления происходящего здесь. Понятно, что нужно было реагировать срочно, и у срочного реагирования есть свои особенности, связанные с поверхностностью. Но в итоге всё может выглядеть так, что все поставят некую галочку – да, мы сделали украинский проект в 2022 году… Но я не знаю, начала ли какая-то международная институция углублённый проект, связанный с исследованиями и анализом, подготовка которого запланирована хотя бы на год, не говоря про большие сроки. Так что он станет публичным в обстоятельствах, которые мы сейчас совершенно не можем вообразить. И будет посвящён пониманию Украины, а не только тому, чтобы увидеть и признать факт её существования. Будет попыткой проанализировать логику тех процессов, которые нас привели туда, где мы сейчас находимся.
Никита Кадан. Звёзды провинции. 2022. Инсталляция в комнате Бруно Шульца, Дрогобыч. Материалы: изделия из расплавленного стекла из руин Гостомеля, железо, лайтбокс. Текст – цитата из «Весны» Бруно Шульца. Создано для фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче при поддержке Insha Osvita, Ивано-Франковск
Скажи, а с момента нашего последнего разговора что-то поменялось в воздухе, в настроении общества, что-то показалось тебе важным изменением?
Происходящее перестало быть фантастичным. Всё укоренилось в реальности. Уже с трудом помнится, каким был мир до этого. Вкус и цвет воздуха поменялся, и очень трудно буквально на уровне каких-то сенсорных воспоминаний воспроизвести для себя мир до этого. Так что, да, происходит привыкание, но при этом – повторюсь – пассионарность не ушла. Это не то привыкание, которое связано с потерей сил, отказом от инициативы, а то, которое связано с абсолютным принятием реальности происходящего. Для меня было удивительно думать, что уже рядом с нами вполне осознанные люди, которые формировались в реальности после 2014 года – с аннексированным Крымом, с оккупированным Донбассом. Но, возможно, вырастет и поколение, чьей единственной реальностью будет полномасштабная война. Которая, как стало ясно, может вообще не кончаться. Она затухает, берёт какие-то паузы, время на отдых, потом происходят новые рывки, новые эскалации. В конце концов, это далеко не аксиома, что войны вообще должны кончаться. Это казалось данностью, но сейчас пришло время в этом усомниться… Мир пропитался войной. Чувствительность перестраивается, мышление перестраивается… и искусство перестраивается. И формы его институализации, поддержки в живом и дееспособном состоянии тоже будут очень сильно меняться.
Никита Кадан. Звёзды провинции. 2022. Инсталляция в комнате Бруно Шульца, Дрогобыч. Материалы: изделия из расплавленного стекла из руин Гостомеля, железо, лайтбокс. Текст – цитата из «Весны» Бруно Шульца. Создано для фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче при поддержке Insha Osvita, Ивано-Франковск
Как тебе кажется – в какую сторону?
Тут точно будет не одна сторона… С одной стороны, думаю, будет пропагандистская линия с высокой степенью единодушия, единомыслия, а также самоцензурой и слепыми зонами высказывания как оборотной стороной. Но единичной эта линия не будет точно – и, исходя из опыта первых лет войны, она не будет доминировать. Если бы искусство стало говорить не «от себя», не с позиции вечного поиска собственной инаковости, а от имени «национальной общности» уже в 2014 году, мы бы не были той демократической Украиной, которой являемся сейчас. Мы являемся чем-то принципиально иным, чем вражеская сторона, в том числе потому, что мы сохранили способность к внутренней критике и оставили за собой право на сомнение. И я думаю, что будет и линия не-доктринальной, антиидеологической критической культуры. Но риски, ставки в ней очень сильно повысятся. И можно будет ждать агрессивной реакции на высказывания, которые будут выходить за рамки «патриотического канона». Однако этот канон тоже находится в становлении, и на него можно влиять, есть много неразрешённых вопросов и внутри него.
В конце концов, искусство военного времени в первую очередь опирается на какой-то очень особенный, небывалый опыт. Опыт этот может быть как коллективным, так и индивидуальным. Канон описания коллективного опыта формируется обычно через длительный промежуток времени. А индивидуальный говорит именно через небывалость, через ещё-отсутствие в лексиконе «таких» слов, «таких» образов. В нём есть специфическое косноязычие. Также есть опора на голые данности: есть как есть, а интерпретации – потом.
Также я думаю, что будет гораздо больше непубличных практик, какого-то «писания в стол». Но другой вопрос, как их возможности сопрягаются с условиями выживания в ситуации позднего капитализма и активно идущей войны. Когда с одной стороны нас подпирает экономическая ненадёжность, а с другой стороны, прилетает в дома, то непрагматические занятия могут оказаться неподъёмными для многих, но всё равно кажется мне, что у них будет своё место.
Никита Кадан. Звёзды провинции. 2022. Инсталляция в комнате Бруно Шульца, Дрогобыч. Материалы: изделия из расплавленного стекла из руин Гостомеля, железо, лайтбокс. Текст – цитата из «Весны» Бруно Шульца. Создано для фестиваля Бруно Шульца в Дрогобыче при поддержке Insha Osvita, Ивано-Франковск
Но эти «написанные в стол» работы, вещи – это что-то, что создаётся для времени после войны?
Возможно. Если мы верим, что будет время «после войны». Я уже, знаешь, готовлюсь к тому, что война в каких-то формах – может, временно замороженных, потухших, но готовых разгореться снова – постоянно будет присутствовать где-то рядом. И будет на всё влиять. Но дело, возможно, не в том, чтобы война была изгнана как элемент существования полностью, а в том, чтобы оставались участки жизни, свободные от неё.
Никита Кадан. We are the Price. 2022
В том числе связанные с чем-то художественным?
И с художественным. Художественное ведь связано, с одной стороны, с радикальным политическим воображением, не стыдящимся пророчествования. С другой, это политическое визионерство возможно тогда, когда можешь «забыть о теле», чего военное время не позволяет.
Знаешь, радикальная антивоенная политика в нашей части мира до 2014-го не казалась чем-то серьёзным, а после 2014-го – не кажется чем-то реальным. В войну по большей части просто не верили, не могли её представить как часть действительности. Прежние российские военные вторжения не встретили солидарного противодействия, сравнимого с нынешним масштабом, как в постсоветских странах, так и на Западе. И даже после первого шока 2014 года, во время, когда война перевалила через горячую стадию и превратилась в замороженный конфликт, многие просто махнули рукой, призабыли о её существовании. Но она всё время присутствовала рядом, хотя и как какой-то малозаметный элемент. Конечно, малозаметный не для тех, кто жил в восточной части Украины или Крыму. Сейчас она коснулась всех. И как будто бы уже нет элементов жизни, в которые она в той или иной форме не проникает. Но то, что многие люди даже здесь в Украине говорят про период до 24 февраля как про период «до войны», уже свидетельствует о том, насколько мы иногда находим комфорт в каком-то частичном самоослеплении.
Ты как-то переосмысляешь в сегодняшних условиях свою миссию как художника или твоя позиция более-менее неизменна?
Моя позиция неизменна. Для меня война началась именно весной 2014-го, и для меня, что тогда, что сейчас, действуют одни и те же критерии. Я говорю о ней в одних и тех же терминах. И, в первую очередь, в своей работе продолжаю те же линии, которые начал в 2014-м. Конечно, это продолжение как развитие мысли, а не её повторение в разных вариациях. Если в начале событий для меня речь шла о некой мгновенной музеефикации войны, о том, чтоб немедленно «сделать историей» пылающую современность, то сейчас речь о «поэтике вещественного доказательства», о некоем не в будущем находящемся, а длящемся здесь и сейчас «суде истории». То есть основной инстанцией вместо «музея» стал «суд». Так или иначе, для меня абсолютный слом, поменявший характер мира вокруг, произошёл в 2014 году. А то, что происходит сейчас, – это закономерное продолжение.
Никита Кадан. Фото: Клаус Пихлер, courtesy mumok
Но ты думаешь, что художник в этой ситуации – это тот, кто фиксирует войну, осмысляет её опыт, или это тот, кто задумывается о том, что может людей вокруг отвлечь / извлечь из всего этого и переключить хотя бы на время на какое-то другое состояние сознания?
Как мы знаем, какого-то универсального «художника» не существует. Мы все здесь, в искусстве, занимаемся разными вещами. Я допускаю самые разные стратегии: как фиксацию и документацию опыта, так и его осмысление, как отвлечение, как ты сказал, так и агитацию и пропаганду. В поле искусства помещается всё. Но кажется мне, что в нынешних обстоятельствах осмысление – это тяжелее всего. Именно для движения критической мысли устанавливаются какие-то кажущиеся непроходимыми преграды и препятствия.
Свободное рассуждение о происходящем – это что-то находящееся на грани общественно приемлемого. В войну люди обычно более тщательно подбирают слова, и они более скованы в своих размышлениях. Причины могут быть разные – как индивидуальная ответственность, так и страх внешнего осуждения. Но факт – это то, что публично артикулированная мысль становится более медленной и неповоротливой. Если это, конечно, мысль, а не такое чириканье, с которым соглашаются сразу и все.
Более медленной и более осторожной…
Да. Но есть осторожность как следствие давления общественного мнения – по отношению к этому давлению искусство всегда сдаёт экзамен на инаковость и независимость. Сейчас этот экзамен усложнился, но он был и раньше. А есть осторожность как элемент движения по минному полю смыслов. Тут ты отвечаешь не перед гражданским консенсусом, а перед «действительным положением вещей».
Но это иногда помогает уходить в глубину. Ты теряешь мобильность на поверхности явлений, зато из точки, на которой ты остановился, зафиксировался… ты можешь копать.
Верхнее изображение: из проекта Никиты Кадана «Звёзды провинции», Дрогобыч, 2022
