Готовится оппозиционное издание ROAR
Разговор с его инициатором и редактором Линор Горалик
Линор Горалик – пишущая на русском литератор, исследовательница моды и художница, которая родилась в украинском Днепропетровске (теперь Днепре) и с 1989 года живёт между Израилем и Россией. Она автор нескольких поэтических и прозаических книг, переводчица, а её последняя художественная экспозиция проходила летом 2021 года в музее ART4 и называлась «Одевая демонов: повседневный и парадный костюм обитателей ада». Эта выставка «была посвящена одежде, которую носят обитатели преисподней, и представляла зрителю более 80 экспонатов, среди которых – сделанные вручную платья, костюмы, ювелирные украшения, куклы, найденные объекты, инсталляции и работы в смешанной технике».
С началом войны в Украине и массовой эмиграции российских представителей культуры и интеллектуалов из своей страны Линор Горалик выступила с инициативой создания выходящего на русском и английском «Вестника оппозиционной русскоязычной культуры» (он же ROAR – Russian Oppositional Arts Review). Его концепция заключается в том, что «у онлайн-издания ROAR не будет постоянной редакционной сетки – каждый номер будет собираться вокруг новой концепции, которая покажется редакции актуальной в данный момент. Материалами ROAR смогут становиться любые артефакты актуальной культуры – от стихотворений до партитур и от статей и большой прозы до объектов веб-дизайна, арт-репродукций и видеороликов». Темой первого номера ROAR будет война в Украине, он будет опубликован 24 апреля 2022 года.
Я связался с Линор, которую когда-то приглашал в Ригу в рамках проекта «Послы поэзии» (её стихи в русском оригинале и латышском переводе можно найти в изданной «Орбитой» антологии «12 поэтов из России»). И мы обсудили планы издания, его позицию и возможности создания сегодня, в ситуации агрессии России против Украины, актуальной культуры на русском языке.
Линор Горалик
Линор, уже 8 марта вы написали, что начинаете готовить первый выпуск онлайн-издания «Вестник оппозиционной русскоязычной культуры» (он же ROAR – Russian Oppositional Arts Review), в котором будет место для литературы, музыки, граффити, видеоарта и других визуальных жанров. Хочется узнать о проекте поподробнее. Наверное, стоит начать с того, какое значение вы вкладываете в термин «оппозиционная» – можно ли сказать, что это культура, которую невозможно опубликовать, представить аудитории в нынешней подцензурной России?
Сергей, спасибо огромное за приглашение к этому разговору и за поддержку. Мне кажется, что важнее здесь не вопрос о том, где большинство материалов, которые войдут в первый номер ROAR (его тема – «Война в Украине»), можно было бы опубликовать (например, их могли бы, наверное, при желании взять к себе независимые медиа, ещё открытые – или заблокированные на территории России, но всё-таки читаемые аудиторией из-под VPN), а вопрос о том, чему и кому идеологически противостоит та культурная парадигма, которую, как мне хочется надеяться, ROAR сможет представлять благодаря авторам, которые оказали нам честь, согласившись с нами сотрудничать. Она противостоит не только официальной идеологии преступного режима, но и обслуживающей его и лояльной ему сервильной культуре, в своём крайнем изводе фактически сливающейся с пропагандой.
Мне всегда импонировали концепции мультимедийных проектов. Как вам кажется, каким может быть результат объединения столь разных по формату культурных полей, пусть и заряжённых общей политической энергией, под одной «обложкой»?
В названии проекта недаром используется слово «Вестник» – в русской версии – и Review – в английской; при всём неполном совпадении этих двух понятий оба в какой-то мере подразумевают, что читателю представляется возможность «узнать, что происходит», «оглядеть окрестности». Для нас мультимедийность проекта (текст, арт, звук) – это не концептуальное решение, а совершенная необходимость: в первом номере мы показываем, как представители самых разных культурных полей, объединённые единым отношением к чудовищной войне в Украине, осмысляют его и реагируют на него; второй номер, тема которого уже намечена (это будет «Миграция»), будет работать с ней таким же образом – и так далее.
Victor Melamed. Elya Schemur, LGBT-activist, defence volunteer, was killed during the bombing of Kharkiv 
Ведь вы как раз сейчас объезжаете маршрут Ереван–Тбилиси–Стамбул, собирая истории и свидетельства этого «великого исхода». Как вам кажется, разделяется ли сейчас российская культура вслед за российским обществом на тех, кто уехал, и тех, кто остался?
Я не сомневаюсь в том, что разные контексты бытия будут порождать тексты, музыку, художественные и прочие работы, различающиеся между собой во множестве аспектов и нюансов (в конце концов, и без такого огромного события, как возникновение новой диаспоры, существовали, например, региональные школы), но я совершенно не верю в «трагический раскол». Более того – я глубоко верю (и очень надеюсь, что не ошибаюсь), что независимая и неподцензурная русскоязычная культура будет строиться на взаимной поддержке и взаимной помощи друг другу; у неё хватает врагов; без братской любви судьба её, я боюсь, будет трудна.
Понятно, что и условия высказывания своего мнения в этих двух ситуациях (в/вне России) различны. Возможно, именно это повлияло на ситуацию, когда все мы знаем имена известных и вполне актуальных российских литераторов, по-прежнему живущих в этой стране, которые так и не высказали вообще никакого внятного мнения о войне в Украине… Что вы думаете об этом молчании?
Одна из вещей, которой меня научил возраст, – говорить себе о каждом человеке, встреченном мною на жизненном пути: «Спасибо тебе, Господи, что я не на его месте». Мне кажется, сейчас каждый из нас может отвечать только за себя – и дай нам бог справиться с этой огромной задачей.
Как я понимаю, для вас это не только важный проект в смысле актуального высказывания, но и своего рода research в некоторых областях современной культуры, с которыми вы до того напрямую не соприкасались в качестве редактора/куратора. Есть ли какие-то интересные открытия, о которых можно сказать уже сейчас?
Одним из важных решений в части работы с ROAR – решений, которые дались мне не без опаски, – было решение объявить open call для подачи работ в первый номер. Я счастлива, что сделала это: в результате рядом с очень хорошо знакомыми читателю именами у нас будут фигурировать пока что менее известные художники, поэты, музыканты. Я намеренно не называю сейчас имён по простой причине: любая выборка будет казаться акцентуацией приоритетов, а я не хочу делать это за читателя. Читатель имеет право расставить приоритеты сам.
В своём редакторском обращении вы пишете: «Как издатель и главный редактор ROAR я уже сейчас с нетерпением жду момента, когда мой проект можно будет закрыть навсегда, – то есть момента, когда больше не будет нужды маркировать определённый сегмент русскоязычной культуры в качестве стоящего в оппозиции к преступному российскому режиму – просто потому, что этот режим прекратит своё существование». По вашим личным ощущениям, насколько эта история и ситуация противостояния может затянуться?
Мне не дано это знать – я обыватель, у меня нет никакого инструментария, с которым можно подойти к такому вопросу. Я могу только молиться, чтобы у ROAR вышло как можно меньше номеров.
Marina Skepner. Unnamed
И последний вопрос – как вы относитесь к звучащей сейчас порой точке зрения, что сам русский язык нагружен имперским проклятием, заражён радиацией большой культуры, подавляющей (пусть даже порой неосознанно) своих соседей и их значение? Насколько русский язык способен стать точкой опоры, точкой сборки для новой идентичности – антиимперской, антимилитаристской и гуманистической?
Я не филолог – я не умею ответить на первый из этих двух вопросов с аналитической точки зрения, но как частное лицо я не верю в «проклятость» русского языка ни на секунду. Язык для меня – это изумительный инструмент, инструмент, обладающий невероятной гибкостью, и с его помощью носители этого языка могут делать что угодно, в том числе – дурные и злые вещи. Если они нагружены имперским проклятьем – они будут использовать язык в попытках оживить труп империи, если они желают подавлять своих соседей – они будут с его помощью развязывать войны и силиться унизить других. Винить молоток (а не того, кто держит его в руках) в том, что он расшиб кому-то голову, я не готова – я хочу помнить, что при помощи молотка строят дома. И по этой же причине я полагаю, что русский язык может быть опорой для антиимперской, антимилитаристской, гуманистической идентичности говорящего на нём человека (именно «быть», а не «стать» – носителей такой идентичности и сейчас, слава богу, очень много, на мой взгляд), если этот человек захочет быть антиимперски, антимилитаристски и гуманистически настроенной личностью. Больше, на мой взгляд, никаких условий для этого – как и в ситуации с любым другим языком – не нужно.
