«Крестики-нолики» настоящего времени
Экспресс-интервью с Иваном Лунгиным о его рижской выставке
Ещё несколько дней на рижской улице Лачплеша в доме, где размещается мемориальная квартира великого латышского поэта Александра Чака, в открывшейся на первом этаже (сразу за алкогольным магазином и часовой мастерской) Maxim Boxer Gallery можно посмотреть выставку живущего во Франции художника русского происхождения Ивана Лунгина Noughts And Crosses («Крестики-нолики»). «Это название лишено невинности детской игры, потому что нолики здесь – это люди, чья жизнь уничтожена российскими ракетами, а крестики – могильные», – пишет об экспозиции обозреватель «Радио Свобода» Елена Фанайлова.
В разговоре с ней Иван Лунгин так описывает эмоциональную подоплёку и изначальную интенцию Noughts And Crosses: «Мы видим трупы, разрушенные дома, мы видим это горе, это зло. Это географический центр Европы. Если провести линию от Урала до крайней точки в Испании, то Украина ровно посередине. Это Центральная Европа. И ужасающие образы, которые мы видим ежедневно, от них невозможно уйти. Но в то же время я понимаю, что не могу их использовать. Я не свидетель. До меня доносится лишь эхо. Утром, вечером, днём, ночью я живу этим, переживаю, но как художник я не вправе взять этот образ и перенести его на холст. Я не переживал этого, не могу это пережить. И я не являюсь прямым свидетелем происходящего. Всё, что у меня на выставке, – это куски быта. Это эхо войны, её отголоски».
Мы также связались с Иваном Лунгиным, чтобы расспросить его о формате и художественных подходах работы с эмоциями «настоящего времени». Вот что он нам ответил.
Вы в своё время рисовали на раскладушках (для выставки 2006 года «Спальный район»). Здесь вы «рисуете» на тарелках, но в принципе и тут повторяется архитектурный мотив. Там были целые улицы, здесь – отдельные дома. Но потом эти тарелки разбиваются. Как сложится узор трещин, какой уголок отколется – это воля случая. Самая напрашивающаяся аналогия – то, как выверенные линии зданий разрушает хаос войны. Почему вам захотелось взять в качестве материала именно тарелки? Они были разбиты здесь, в Риге? Каков был принцип выбора зданий, на них изображённых?
С архитектурной темой я работаю уже лет двадцать. Наверное, я оправдываю это тем, что для меня архитектура – это идеально точный портрет человечества; эпохи, социума, политического контекста… Тарелка, как и прочая кухонная утварь, это такой первичный символ быта. Отражение цивилизации, благополучия. Это один из составляющих атомов того, что мы называем «дом», как кирпич, батарея или водопроводный кран. Разбитая посуда для меня лично – это эхо трагедии большего масштаба.
Эта серия повторная, первую я разбивал, ещё находясь в Москве, на своей квартирной выставке в мае 2022-го за несколько дней до отъезда из страны. Те, которые висят в Риге, напечатаны и разбиты уже тут. Здания, изображённые на тарелках, – типовые советские постройки. Те, которые можно было увидеть и во Владивостоке, и в Ленинграде, и в Таллине. Я совершенно не склонен к мистическим интерпретациям, но, разбивая тарелки в первый раз, я обратил внимание на то, что четыре или пять изображений домов явно были из одной книги по архитектуре. Я полез искать их происхождение, и на полностью отсканированной странице внизу было написано: «1963 Гипроград г. Харьков». Такая адская закольцованность, где арифметическая вероятность вкладывает в работу гораздо больше реальности, чем ты сам мог предположить.
Кроме разбитых тарелок мы видим разъятые фотографии (каждая их часть упаковывается в отдельную рамку), на которых изображены расплавленные металлические солдатики, в другом углу пространства – обожжённые, словно подобранные на пепелище деревянные фигурки, чуть дальше большое полотно, на котором нарисованы сотни сожжённых спичек. Как это всё работает вместе? Почему для вас важна эта разноматериальность?
Разноматериальность, или междисциплинарность – это как разные инструменты или как разные языки. Что-то удобнее сказать на французском, а что-то на немецком. Бензопилой можно сделать одно, а отвёртка предназначена для другой цели. Ровно то же происходит и с художественным языком, какая-то метафора предназначена для живописи, а другая работает только в фотографии или инсталляции…
Журналистка «Радио Свобода» (и авторка целого ряда поэтических книг) Елена Фанайлова назвала эту выставку трагической. Экспозиция, безусловно, о войне, о жертвах, разрушениях, обо всём этом безжалостном «обнулении» жизни, которое происходит ежедневно. Её название Noughts And Crosses, «Крестики-нолики» в русском переводе. Как оно возникло и что для вас означает?
Название и прототип работы появились ещё в 2014 году. И уже тогда были связаны с войной и трагедией. Я сделал наброски вышивок: вышивка крестиком и вышивка ноликом. Но только в 2022-м я понял, что это равнозначные символы отсутствия и смерти. А название появилось, потому что меня всегда поражали заложенные образы насилия, разрушения и смерти в как бы «невинных» детских играх: ножички, городки, бабки, казаки-разбойники и т.д…
Иван Лунгин на открытии выставки Noughts And Crosses, Фото: Дарья Трофимова
Это первая ваша выставка в Латвии, но, насколько мы знаем, с этой страной вашу семью связывает сложная и тоже нередко трагичная история ХХ века. Это действительно так?
Да, это моя первая выставка здесь. А Ригу и Латвию я знаю и люблю с детства. Моя бабушка была латышкой, а её сестра и часть моей семьи живёт здесь. Для меня вообще вся кошмарная история ХХ века плотно сплетена с историей семьи, латыши, немцы, евреи из Полтавы, терские казаки – все они участники и жертвы диких тектонических сдвигов прошлого столетия. Гражданская война, Первая Латвийская Республика, репрессии, ссылки, оккупации: это всё моя история, передаваемая устно из поколения в поколение, способ идентификации себя, невероятный опыт и школа.
Вы живёте в Париже с 1992 года, но до 2022 года вы активно выставлялись и в Москве. Кем вы чувствуете себя теперь – французским художником, русским художником, пострусским художником? Насколько важна вообще для художника эта привязка? Как бы вы назвали себя сами? Какую культуру хотели бы представлять?
Это сложный вопрос. Я пытаюсь с ним разобраться уже около 30 лет. По ДНК я типичный продукт агонизирующей огромной многонациональной империи. Я одинаково хорошо (или плохо) знаю и французскую, и русскоязычную культуру. Я в равной степени не могу считать себя ни русским, ни французом, я не стал ни тем и ни другим, просто повезло, что знаю оба языка и владею их культурными кодами. Мне хочется думать, что моё племя – это люди думающие, как и я, мы с ними говорим на одном метаязыке, который не имеет национального характера… Вообще, с точки зрения языка мне повезло – художники говорят не словами, а образами, картинками и визуальными метафорами. Это довольно универсальная форма коммуникации.
Я как тот палеолитический человек, который нарисовал мамонта на стене. Ну, какая у него национальность, и зачем ему она. Он мамонта нарисовал, потому что мамонт – это про страх, про надежду, про всё то, что его волнует в сегодняшнем мире.
