Слова для миров
Диалог между Софией Лемос и Вентсом Винбергсом
София Лемос – сокуратор публичной программы Рижской международной биеннале современного искусства «и вдруг всё расцвело». Программа проходила на протяжении последних 20 недель, следуя глоссарию из ключевых понятий, которые вдохновляют кураторский проект биеннале. Это была работа по исследованию способов, с помощью которых слова создают миры и становятся выражением многогранных и неограниченных воображаемых сущностей. Этот разговор посвящён будущему, он предлагает возможность оглянуться, посмотреть в будущее, собрать воедино некоторые важные мысли. Он же призывает к действию, необходимость которого возникла за время биеннале.
Вентс Винбергс – культурный критик из Риги, Латвия. Он подготавливал подробные биографические справки об участниках серии онлайн-лекций и бесед, которые публиковались на сайте Artterritory.com на трёх языках: английском, латышском и русском. Эти биографические справки, а также интервью задумывались как способ познакомиться ближе с участниками серии и увидеть их идеи в контексте. Это невероятно насыщенные тексты, и мы рекомендуем их к прочтению. Они позволяют достичь более глубокой сопричастности идеям, которые вдохновили программу биеннале.
София: Для нас будущие, во множественном числе, – это истоки и потенциальные пути развития альтернативных подходов и отношений, которые способствуют появлению новых привычек, практик внимания, изобретений и экспериментов, направленных против математической логики линейного прогресса в понимании поздней модерности. Во время подготовки к этому разговору вы упомянули понятия «самозванец» и «любитель», и я бы хотела использовать их в качестве отправной точки. Поговорим о том, что представляют эти диалоги для нас как для внимательных читателей и скромных слушателей, которые пытаются передать эти идеи неспециализированной аудитории. Оглядываясь назад, мне было бы интересно узнать ваши впечатления от опыта почти еженедельного взаимодействия с этими работами.
Вентс: Я часто думаю о своей роли критика. Я начинал как архитектор, но очень быстро переключился на создание текстов об архитектуре, а затем и о культуре в целом. Самому себе я представляюсь человеком, который ходит в некие странные места, а затем возвращается, чтобы рассказать о них людям, правда не совсем с журналистской точки зрения. Для меня это скорее художественная практика. На мой взгляд, художники часто делают то, на что обычные люди, как правило, не решаются. Они отправляются в разные места, пересекают границы, заходят на неисследованные территории, а затем возвращаются и рассказывают, что они видели, своими собственными словами: «Давайте пойдём в таком-то направлении» или «это опасное место, давайте обходить его стороной». В этом, на мой взгляд, и состоит моя работа. И именно так я обосновываю собственную практику: я много читаю, интересуюсь всем вокруг, а затем возвращаюсь, чтобы рассказать остальным.
Выступление Тобиаса Риса в рамках публичной программы RIBOCA 2
София: Многое из того, что вы упомянули, созвучно моему опыту работы куратором, который постоянно находится в погоне за неизвестным. Я думаю, что в какой-то степени любознательность, идея культивирования и поиска нерешённого или неопределённого, что очень важно в художественной практике, – всё это фундаментальные составляющие кураторского исследования. Путешествуя таким образом, мы можем обмениваться друг с другом разносторонними планами: это могут быть художественные произведения, идеи, поэзия, теории или подвижные форматы из неизвестных ещё областей жизни. Для меня на протяжении многих лет важным ориентиром оставалось определение любительства, предложенное британским коллективом Art & Language («Искусство и язык»). Они работают с конца 1960-х и описывают свою практику как «принципиально незавершённую», как форму художественной деятельности, которая не столько находится на периферии культуры, сколько исследует тупики этой периферии, которая скорее ускользает, нежели отправляется в изгнание собственного гения. Они описывают любителя как человека, «который вписывается в игру без каких-либо гарантий; он не знает наверняка, чем она закончится – каким будет результат, и по той же причине не знает, где и когда эта игра началась». Меня очень интересует и риск подвергнуться воздействию, и пренебрежение данностями и их последствиями. Отголоски «Искусства и языка» мне слышатся в проектах Тобиаса Риса, например. Тобиас – многогранный антрополог, который не только работает в академической сфере, но и действует на пересечении между гражданским обществом, информационными технологиями и различными дисциплинарными полями.
Идея Тобиаса о воздействии политики была очень хорошо изложена в интервью с ним Сергея Тимофеева.
Вентс: Я получил огромное удовольствие от этого разговора, потому что все идеи, которых мы касались в этой серии лекций и бесед, или по крайней мере большинство из них каким-то образом подтверждали мои собственные догадки и маленькие личные «лайфхаки». Не то чтобы я саботирую систему, скорее я просто использую какие-то практики праздности, делаю то, чем можно заниматься, не имея конкретной цели. Мы также можем коснуться вопроса о языке. Можно сказать, что рациональная мысль – это мысль завершённая. Она должна быть как следует обдумана и сформулирована, прежде чем её сочтут ценной. Не раньше. И меня постоянно беспокоит такое отношение, потому что, на мой взгляд, нет ничего окончательного, пока жизнь продолжается. А когда вы что-то заканчиваете, это превращается в товар, который можно продать, – коммерческое предложение. Эта мысль часто возникала в диалогах – как идеи и информацию превращают в товар и почему нужно избегать категоризации, то есть очень чёткого и прямолинейного языка, и вместо него использовать более поэтический язык. Мне тоже пришлось бороться с этим в своих текстах.
София: Именно. И мне кажется, что одним из способов борьбы с этими принципами и категориями может стать внимательное слушание. И поэтому я вспоминаю вопрос, который был в вашем письме и касался потенциального напряжения и трения между теорией и практикой. Возможно, здесь речь не только о том, как синтаксис и грамматика позволяют организовывать и доносить идеи, но и о том, как эти идеи можно донести экспериментальным способом. Как донести их в виде процесса? Может, поговорим об этих сложностях?
Выступление Тима Ингольда в рамках публичной программы RIBOCA 2
Вентс: Тим Ингольд упоминает об этом в своём выступлении о поколении «Сейчас». У вас могут быть безумные теории и радикальные мысли по поводу того, что происходит и что произойдёт в будущем, но в то же время вы не должны забывать о своих повседневных делах. Это именно то противоречие, которое я ощущаю постоянно. Вы должны заниматься обычными делами, решать какие-то задачи прямо сейчас, а потом, используя очень точно подобранные слова, размышлять о проблемах позднего капитализма. О том, как радикальные идеи сосуществуют с заботами о преподавательской карьере в академической среде или о выплатах ипотеки и так далее.
София: Да, в этих разговорах определённо стоял вопрос о напряжении между повседневной деятельностью и высокой теорией, особенно учитывая, как наложенные государствами ограничения на перемещение совпали с историческим моментом политического подъёма и проявлениями солидарности в движении Black Lives Matter, о чём Андре Лепецки говорил ещё в начале нашей серии лекций и бесед. Одной из главных идей, которая повлияла на кураторский план Ребекки и которую мы обсуждали на начальных этапах разработки этой программы, было «новое зачарованности» как призыв к радикальной переоценке. Меня очень вдохновила ямайский культурный теоретик и литературный критик Сильвия Винтер, которая задаёт вопрос о том, как вернуть очарование гуманизму, и предлагает рамку восприятия человечности как процесса. Это прямая противоположность восприятию человечности как имени существительного. То есть тому абсолютному языку, который вы только что упомянули. Это очень сильно перекликается с лекцией Марисоль де ла Кадена о рунакуна, о том, как быть человеком, но не только. Или опять же с выступлением Тобиаса, в котором он спрашивает, что значит быть человеком, когда вы соединяете исторически сконструированное существительное с микробиомом человеческих внутренностей и другими концептуальными явлениями. Эти явления принципиально меняют ход событий и могут проистекать из таких непохожих сфер, как космология Анд (Марисоль) или искусственный интеллект, генетика и биоинформатика (Тобиас). Они говорят с очень разных точек зрения, но обсуждают концептуальные явления, которые проверяют на прочность саму идею человека как устойчивой категории, как существительного, которое отвергает другие формы человечности, утверждающие то, что является не человеческим по определению, и управляют межвидовыми и внутривидовыми взаимоотношениями, которые могут возникнуть в результате их взаимодействий.
И если вернуться к Сильвии Винтер, то она говорит, что человек – это мифотворческое существо. Название нашего цикла диалогов и конкретно этой встречи отсылает непосредственно к работам Винтер: как слова создают миры. С точки зрения Винтёр наши истории происхождения человека, придуманные людьми и спроецированные на наше прошлое, появились как «автопоэзия», они проживаются на индивидуальном уровне и воспроизводятся перформативно, то есть человек изобретает себя сам и сам организует свои социальные формации в нарративы. Последнее – это одновременно биологическая и социальная деятельность. Эти мифы воздвигают определённую архитектуру бытия, которую она называет «жанрами человеческого», они существуют только для того, чтобы служить одному возможному определению человека: фигуре белого обеспеченного либерального человека, наделённого законными правами. Поэтому Винтер разделяет понятия «человек» и «человечный» и предлагает путь, который поможет «наколдовать» новый тип человечного.
Нам нужно научиться по-другому мыслить, по-другому чувствовать и найти новые нарративы, которые решительно перевернут старые схемы, основанные на гетеропатриархате, колониализме и капитализме. Нарративы, которые позволят произвести переоценку понятий собственности, человеческого, нечеловеческого и бесчеловечного, производства и подчинения. Идея о том, что мы можем сделать активное действие своей повседневной практикой, лежала в основе лексикона, предложенного нашими мыслителями в рамках глоссария. Федерико Кампанья весьма открыто говорил о наступлении абсолютного языка, который возводит и институционализирует метафизические строительные блоки нашего мира. Но миров много. Например, такой важнейший представитель деколониальной мысли, как Боавентура ди Сoуза Сантуш, однозначно указывает на зазор между эпистемологий и онтологией, когда говорит о референте, который делает понятие «мы» универсальным. В своей лекции он показывает глубокую проблематику такого устройства в ситуации пандемии. В более поздней лекции нашей серии Маккензи Уорк обратила внимание на расхождение между фактами, мнениями и верованиями, где научные данные и изыскания отвлекают внимание от неправдоподобного, обмана и преднамеренной лжи, возникающих в результате несимметричного отношения к реальности. Это ярко иллюстрирует различные восприятия реальности.
Все эти разные представления о практике человеческого бытия испытывают на прочность метафизические основания того, что мы называем реальностью, и нарративную версию того, что значит быть человеком. Я была приятно удивлена тем, что в серии лекций и бесед очень редко упоминалась онтология, за исключением тех случаев, когда на неё нападали как на проект абсолютного языка. Мне кажется, это было чем-то, что раскрылось по ходу выступлений и что подчёркивает важность нынешних призывов к политической организации, которая не полагается на предвзятые представления о том, кто и что может считаться агентом политического действия. Что значит создавать новые социальные формации? Как мы можем использовать идею самосозидающей языковой системы для создания новых лексиконов художественной практике, а также для деконструкции тех неравенств, которые лежат в основе бытия человека как имени существительного? Я бы сказала, что Джек Халберстам указал нам несколько действительно интересных направлений.
Ещё одна важная для нашей программы отсылка – это лекция Эме Сезера 1945 года, «Поэзия и знание», в которой он проклинает естественные науки за «полуголодное» состояние, за их неспособность справиться с трудностями человеческого существования. В качестве альтернативы он предлагает «новую науку слова» и семь вариантов поэтического изобретения: «Внутри нас – все возрасты человечества. Внутри нас – всё человечество. Внутри нас – животное, овощ, минерал. Человечество – это не только человечество. Это вселенная». В этой новой науке поэзия становится «процессом, который с помощью слова, изображения, мифа, любви и юмора укрепляет меня в самом сердце себя и мира». В ситуации, когда постдисциплинарные и междисциплинарные союзы – это вопрос острой необходимости, когда экспериментальные (и эмпирические) практики получения знаний, сочетающие восприятие, ощущения, чувства и знания, становятся законными внутри и за пределами современной художественной практики, нам непременно нужно создавать пространства, где мы можем пребывать в своём воображении, в мечтательных повествованиях, в поэтической выдумке и мифотворчестве. В том числе поэтому мы начали нашу серию с выступления поэта CA Conrad, взяли слово «Конец» в качестве отправной точки и обращались к творчеству писательницы-фантаста Урсулы Ле Гуин.
Речь Ле Гуин на церемонии вручения медали за выдающийся вклад в американскую литературу, присуждаемой Национальным книжным фондом США, которую мы цитировали в том первом диалоге с CA Conrad, послужила основанием для многих последующих разговоров. Позвольте мне процитировать её сейчас: «Я думаю, что наступают трудные времена, когда нам понадобятся голоса писателей, которые смогут найти альтернативу нынешнему образу жизни. Которые сквозь наше охваченное страхом общество и его всепоглощающие технологии смогут разглядеть иные способы бытия и даже нарисовать в своём воображении какие-то реальные основания для надежды. Нам понадобятся писатели, которые помнят свободу, – поэты, визионеры; реалисты более широкой реальности». И потом, разумеется, нужно сказать обо всех тех формах взаимодополняемости, которые появились из феминистских подходов к STS (антропологии технологии), истории науки, антропологии… Эти мыслители приходят к идее о том, что в Человеческом нет «Я», только континуум духовного единства и вечно рождающееся «мы», которое не абсолютно и не универсально, что бы ни говорила современная наука.
Софи Льюис, Астрида Нейманис и Майкл Мардер, к примеру, ведут нас к размышлениям об «удержании» как о возможной поэтике заботы; об удержании других внутри себя, даже тех, кто кажется переполненным яростью или горем, тех предметов, которые слишком велики, как, например, водоёмы нашей планеты, и даже таких далёких от нас явлений, как эрудит-бенедиктинец, живший в XII веке. Скажем, для великого биолога Линн Маргулис «удержанием» было соединение одноклеточных организмов в процессе эволюции клеток, имеющих ядро, что привело к изменению взаимоотношений между формами жизни. Для антрополога Анны Цин это взаимозависимость между грибами и деревьями, без которой не было бы лесов; для Донны Харауэй «со-творение» или «совместное созидание», а не самосозидание или самостоятельное создание даёт средства для создания более пригодного для жизни будущего. Таким образом, наша серия лекций и бесед в действительности касалась вопроса жизнеспособности, а также дистанции между теорией и практикой, которую мы ощущаем.
Выступление CA Conrad в рамках публичной программы RIBOCA 2
Вентс: Да. А теперь благодаря социальным сетям мы чувствуем, что живём в пузыре. Нам постоянно напоминают, что каждый из нас живёт в своём пузыре, и мы не можем взаимодействовать и проникнуть друг к другу. Мы поляризованы сильнее, чем когда-либо. Возможно, это не всегда так. Например, я перемещаюсь между разными кругами и пытаюсь делиться с людьми из одного круга идеями, которые я услышал в другом месте и о которых они, вероятно, никогда бы не узнали. В этом я вижу свою задачу как писателя и публициста. Сейчас я на окраине Риги в очень пролетарском районе. И, разумеется, здесь я не могу пользоваться теми словами, которые я слышу в лекциях или читаю в книгах, но я пытаюсь как-то трансформировать, перевести эти идеи на другой язык или в другие практики.
София: В своём письме вы упомянули, что вам трудно излагать и переводить местным читателям некоторые понятия и идеи, когда в них встречаются формулировки, которые не принято использовать в латышском языке. Как вам удалось это преодолеть, какие пути вы обнаружили для преодоления этих сложностей, когда писали подробные биографические справки о каждом из спикеров на сайте Arterritory? Использовали ли вы для этого аллегорический язык? Или вам приходилось, как вы говорили, обращаться к метонимии? Как вы нашли способ передать эти идеи на латышском?
Вентс: Я искал что-то, по крайней мере отдалённо похожее в метафорическом плане. По сути, я пытался изобретать новые метафоры. Это ещё одна тема, которая раз за разом возникала в лекциях. Я имею в виду использование метафор и тот факт, что, употребив метафору однажды, вы должны придерживаться её, скажем, до конца лекции или до окончания своей работы. Это первое. Другой способ – искать аналоги в местной повседневной практике, которые соответствуют идеям, выраженным академическим языком. На самом деле люди используют некоторые из этих вещей, но они не сформулированы и часто даже не озвучены. В этом смысле они существуют вне контекста. Скажем, здесь, в Восточной Европе, мы много говорим о серой экономике и о том, что искоренить её как будто бы невозможно. Но то, что, на мой взгляд, является выражением упомянутого вами в лекциях балтийского опыта – то есть нашего опыта конца множества миров, – всё это правда. На самом деле за последнюю сотню лет или около того мы видели крушение восьми режимов, не трёх или четырёх, а восьми, начиная с 1914 года. И следовательно люди, которые здесь живут, при том что они редко теоретизируют на этот счёт или даже редко это как-то называют, выработали практики поиска обходных решений и следования окольными путями. В каком-то смысле мы постоянно живём между границами. И именно это я попытался осуществить – связать моё понимание этих вопросов с тем, что людям знакомо по их частным повседневным практикам, которые уже существуют.
София: Пороговое состояние этого региона производит на меня сильное впечатление – я вижу, что бывший восток и запад по-прежнему не ладят друг с другом, но сосуществуют в рамках этики, устремлённой в будущее, и в то же время я вижу абсолютное язычество в местных нарядах. Вы писали мне о «стойкости наших странных маленьких балтийских языков» как о «великолепном примере неоднозначности, неподчинения, несогласия, странности, иррациональности, о которых говорили спикеры». Мне нравится, что повседневные практики и эта идея жизни между мирами вдохновила кураторский проект Ребекки. Возможно, это показывает, как выглядит производство культуры на краю света или на краю будущего, как выразился бы Федерико. Тот факт, что балтийские страны пережили опыт смены режимов и идеологий, насильственного стирания культуры и расцвет различных проявлений стойкости и сопротивления на почве продолжительной политической нестабильности XX века, даёт нам очень своеобразное поле жизненного опыта существования в конце или на краю света. И в какой-то степени то, как эти множества миров и эпох пересекаются, удаляются и обновляются, сегодня кажется очень значимым, верно? Возьмём, к примеру, электрическую сеть, соединяющую страны Балтии с Москвой, это наследие прошлого этих стран, насильственно включённых в состав Советского Союза. Я понимаю, что Латвия, Литва и Эстония хотят синхронизировать свои сети с Европой, опасаясь отключения электроэнергии со стороны России. Когда меняется власть и даже когда вместе с ней меняется идеология, это не значит, что структуры, обеспечивающие повседневную жизнь, меняются вместе с ней. Наоборот, на этих руинах расцветает жизнь.
Это то, что Боавентура называет «руинами-зёрнами», а Федерико – «плодородными руинами». Это осознанность и изобретательность в отношении своего наследия и при этом ответственность за его функционирование. Именно эта идея поразила меня сильнее всего за все эти 20 недель: это возможность эстетического жеста после конца будущего. Она поразила меня не только своей актуальностью для истории балтийских стран, но ещё и своей созвучностью характеру нашей современности, время которой подходит к концу, – то есть синхронности нашего населённого призраками настоящего и его возможных версий, на что нам указала Эйвери Ф. Гордон.
Вентс: Очень похожий пример того, как протекает этот процесс, можно наблюдать, скажем, в Восточной Украине. И, находясь здесь, мы очень, очень сильно ощущаем, что там происходит. Сейчас это некая зона беззакония, место, где закончился определённый этап истории. И где, как выразился Федерико, слоняются подростки, а военные диктаторы из прошлого пытаются установить новый порядок. Здесь же люди живут в очень шатком положении, которое установилось ещё в 1990-е и по-прежнему очень сильно ощущается как таковое. Поэтому всё это вызывает здесь весьма сильный отклик. И это ещё одна мысль, которую я пытался передать, почитав и послушав этих авторов.
София: А какая лекция вызвала самый сильный отклик у вас?
Вентс: На самом деле лекция Федерико, которая во многом повлияла на моё восприятие программы. У меня тоже есть ощущение, что миры постоянно заканчиваются, и я согласен, что это обстоятельство нужно принимать без боли и пессимизма, нужно быть готовым к появлению тех самых новых подростков из прошлого. Не знаю, как это ощущается в других городах Европы, но здесь в самом начале пандемии был всплеск активности дикой природы: была весна и всё цвело. По моим ощущениям, этот всплеск был таким сильным, потому что люди отступили – мы сидели по домам. Для меня это было похоже на взрыв. Люди писали в Твиттер и выкладывали в Инстаграм фотографии ежей, которые сидят на уличных фонарях. Я видел гораздо больше птиц, чем обычно. Дикая природа немедленно начала захватывать территорию, совсем не так постепенно, как в Андрейсале или других местах, откуда люди ушли 20 или 30 лет назад. Это не медленный и поступательный процесс, на самом деле всё происходит очень быстро.
Выступление Федерико Кампаньи в рамках публичной программы RIBOCA 2
София: Полагаю, что природный характер происхождения Covid-19, который представляется прямым следствием продолжительного вмешательства человека в экосистему, превращённую современным промышленным капитализмом в товар, говорит о некоем возрождении. Возможно, дело не столько в том, что дикая природа неожиданно расцвела в начале весны, сколько в том, что мы сделали шаг назад и это позволило нам сонастроиться с тем, что уже является частью мира, но всё ещё скрыто от глаз. Сразу несколько участников нашей серии онлайн-лекций и бесед, а также авторов произведений, представленных на выставке биеннале, указывали на способы восприятия или сонастройки с миром. Полагаю, было бы правильно подумать о том, как эти вопросы, даже если вначале они могут показаться не такими важными для художественной практики, тем не менее показывают нам ту роль, которую художники и исследователи искусства играют в развитии практик внимания, изобретательства и экспериментирования, и почему ни одна сфера – будь то искусство, теория или политика – не автономна. Возможно, этой весной мы сильнее ощутили «океаническое чувство», то поле взаимоотношений, которое связывает всё живое, о чём рассказывала Джеки Вэнг, – пространство, где мы переплетаемся друг с другом и с другими видами живых существ.
